вторник, 9 октября 2012 г.

Королевство Сердец


Кен и Амэ
Чьи-то Дети

Kingdom Hearts
Королевство Сердец…

«В этих словах что-то есть? Или они просто бренды?..»
Была война, но они избегли войны. Были люди, но они сбежали от них. Был мир, стоявший на краю бездны, но они создали свой мир. Один на троих. Их было трое на том забытом острове.
Мир стоял на краю бездны, но у них в сердцах была у каждого своя бездна. Они заполнили ее, породив этот мир.
Всего лишь островок в безбрежном океане неизвестности – им не нужно было ничего более.
Они просто там жили. Ведь они были детьми. Но один из них был не таким. Два ребенка согласились принять его. Ведь он был взрослым. Он доказал им что может оставаться ребенком внутри. Но он был взрослым. Они поверили ему, ведь он тогда не хотел им зла. Он никогда и никому в своем существовании не хотел зла. Но он был не таким как они.
Для того чтобы поддерживать мир достаточно одного сердца, но такой мир будет одиноким и раздираемым противоречиями подобно миру порожденному богом очень одиноким создателем, подобно нашему несовершенному миру.
Два сердца могут создать один мир на двоих, но он будет неустойчив, так же, как все разделенное на две части. Насколько бы близки они не были однажды, такому миру придет конец.
Три сердца могут породить стабильность. Она не будет никому нужна, если они далеки друг от друга. Но три любящих сердца могут создать рай.
До тех пор пока они едины этот рай будет существовать.
Ведь страх потерять – один из тех, что в нашей основе. Ведь два существа, живущие вместе – потеряй они друг друга, останутся совершенно одинокими. Если же вас трое – можно похоронить этот страх перед потерей под пальмами забытого острова, забыть о нем, как и обо всем оставшемся за горизонтом общей мечты мира.
Одной мечты на троих. Но как быть уверенным, что она одна?
Что не родится новой мечты?
С этого все и началось.

В начале миров обычно лежит слово, которое произносит некто, возможно, что – и Бог.
В начале этих двух миров лежала Игра.
Исходный код – Игра Алисы.
Для того, чтобы начать творить не нужен никто. Но чтобы играть – нужны двое.
Девочка, от которой остался один взгляд и мальчик, у которого была одна улыбка.
Он отдал ей искру сингулярности, что зажглась когда-то внутри него. Так девочка держала в руках их обе – две вселенные, готовые зажечься, словно сестры. Чего она хотела в миг творения, в чем был смысл этих двух миров – не знает никто.

Арка первая.
Долгий путь. Викторика.
Несколько миллиардов лет назад наша вселенная была размером с мой мизинец. И это было даже не вещество, а что-то невероятное. Вещество не может существовать в таком объеме. Так что же там было? И что значит вообще – быть, существовать?..
-Я смогу, потому что у меня есть сила? – Спросила Вика.
-Сила не то, что есть, сила то, что получается. То, что случается, когда приходит желание. – Ответил ей Рулевой. – Да пусть тебя не смущает наличие всех этих необъяснимых сил в мире, которым ты дышишь. Желание было, желание – пришло, и мир – явился, ведь Слово было Произнесено...
-Я смогу помочь маме?
-Я не знаю, - просто сказало существо, приросшее к рулю, - наверное, сможешь. Но если не поймешь, почему ты хочешь этого, скорее всего не получится.
-Я люблю маму. – Сказала Вика. Рулевой молча, развернул корабль, теперь он снова удалялся от суши.
-Я ведь люблю её! – Закричала она.
Рулевой скрипя деревом, пробормотал:
-Все любят своих родителей, и ненавидят их иногда, это так же естественно как восход солнца, твоей заслуги тут нет, впрочем, как и заслуг твоих мамы и папы.
-Но это МОЯ любовь! – Прокричала девочка еще громче.
-Ты думаешь, ты уникальна? Даже если так – стремление к обособлению каждого существа – это стремление к переменам всего вида, к вам людям это особенно относится. Вы дважды обособы, можно сказать обособы обособов. – Рулевой заскрипел, наверное, так он смеялся себе под штурвал. Смеялся над наукой или её создавшими людьми?
-Я все равно люблю её!
-Пусть так…
-Это не поможет? – Слегка дрожа, спросила Вика.
-Может и поможет. Все зависит от тебя. Твоя любовь, не моя ведь, откуда мне знать. Но я думаю – тебе все-таки нужно что-то понять.
-Почему? – Спросила девочка. – Разве мне нужно знать причину любви? Это глупость. Если ты чувствуешь что-то, зачем разбираться в этом? И чем мне это может помочь?!
Она кричала, ухватившись за штурвал, а лицо на нем молчало, закрыв глаза.
-И вообще, что за странный у тебя корабль, плавает то от берега, то к нему? Зачем все это?
-Просто я твой рулевой, а у тебя пока нет второго берега реки, и ты думаешь, что это море. Ты никогда еще не задумывалась о том, что по ту сторону.
Девочка посмотрела вокруг, ровная гладь ни единой волны, в зеркальной глади отражалось небо, следом за судном оставался легкий след на воде и вновь стирался. Ветра не было.
-И не буду… - Сказала Вика и выпустила штурвал. Он начал дико вращаться, корабль завертелся на месте, он почти лег бортом на воду. Раздался скрежет. Она посмотрела на рулевого, его лицо спало и ни на что больше не обращало внимания.
-Прощай, - сказала Вика.
***
Лера смотрела в Викины глаза, в них бушевал шторм. Лера наклонилась и прижала девочку к груди, та очнулась.
-Он ничего не знает. Странный Старик, Агасфер, которому доверили рулить этот мир, только болтать о пустоте и умеет. – Прошептала Вика. Поднялась с колен и огляделась. Вокруг темнели покосившиеся надгробия, где-то тихо выла сова, место могло показаться приятным и тихим, далеким от суеты мира, но на одном таком подобном кладбище скоро могло стать одной могилой больше. – Я хочу это сделать, Лера ты будешь меня беречь? Ты подождешь меня?
***
-Настоящий мышонок. – Солдат наклонился, - тебе лет-то сколько?
-Пожалуйста, дайте пройти.
-Ну вот. – Добродушно пожал плечами второй. – Это все из-за твоей усатой рожи.
Они оба рассмеялись, рассматривая голубыми глазами южан пятившуюся назад Вику. В городе, в котором очнулась девочка, было много ярких красок. Жизнь богатых вертелась вокруг платьев и других чудесных вещей. Зачарованная Вика смотрела на их сияющие лица. Жизнь бедный имела свои светлые стороны, Вика смотрела на них, и выступали слезы. Вначале она думала, что это сон, поэтому бродила как хозяйка этого маленького мира. Когда же добралась до выхода из города и увидела, как по проселочной пыльной дороге к воротам движется обоз, как птицы дерутся за падаль, что кидают со стен ворот, как два мальчика бегут от неё к далекой речке – то поняла, что сон слишком реален.
В животе заурчало, и она вернулась в город. Не зная как попросить еды, и что она вообще тут делает, Вика бродила по кварталам и рассматривала пестрые наряды. Когда солнце уже зашло и раздались сигналы комендантского часа, девочку нашли те же два солдата, которых она повстречала еще утром, и отвели в казарму, где накормили.
-Я не смогу расплатиться за еду. – Вика посмотрела на молодое добродушное лицо. Потом перевела взгляд на старое и покрытое глубокими, как каньоны морщинами, иссеченное шрамами, казалось – только глаза живут на этом усатом лице.
-Мне, правда, нечем расплатиться! – Воскликнула девочка, краснея. Но они не взяли с неё плату. Старший отправил Вику спать в свою постель, так как сам был в ночном дозоре.
-Сегодня выспись, а завтра попробуем найти твоих родителей. – Сказал он, прикрывая теплым пахнущим табаком пледом Вику до подбородка.
-Самуэль, - спросил его младший напарник, когда стражники вышли на улицу, - ты хочешь заработать на этом деле? Ты ведь увидел, что она слишком необычно надета, я прав?
Самуэль не ответил. Старик прислушивался к отдаленным раскатам грозы. На его лице была тревога.
Вика стояла у дерева. На нем висели тела. Мальчики и девочки, дети и подростки, взрослых почти не было – все обнаженные, повешенные, сильно пахло смрадом. Вика закрыла лицо рукой нос, но чувствовала запах по-прежнему ясно.
И тут дерево зашевелилось и стало кашлять. Вика убрала руку, в ужасе присмотревшись – заметила на дереве том глаза. Они открылись. Вздрогнув, ствол приподнялся, и из корней появилась рука. Словно бы человек, сросшийся с деревом и сам ставший трентом, пытался из-под него выбраться.
-Рах! – Сказал он. – Как тут неудобна слабость, пришло время умирать. Меня тянет к центру этой проклятой планеты, но соки поднимаются обратно. Почему?
Девочка стояла не шелохнувшись. Старый солдат – а это был именно он – взглянул на неё своими глазами древа.
-Все силы происходят из Гравитации, она же – это последнее желание Существа породившего этот мир. Я не знаю, сколько таких миров рождается каждый день, и прекращают ли при этом существовать им предшествующие вселенные. Я знаю только одно, - он вытянул руку и коснулся ей плеча Вики, - когда-нибудь появится кто-то, и он породит еще один мир, в котором будет все по-другому. Я думаю так, не потому что я верю. Я просто где-то в глубине души так хочу. Моя воля, а не вера – это то, что поддерживает меня.
-Вы настолько сильно этого хотите? Почему бы вам самому не породить свой мир?
-Я думаю, мир у каждого свой был всегда, другое дело сделать что-то не для кого-то одного, а для всех. Впрочем, я могу и ошибаться, я всего лишь старый солдат неизвестной войны. Пока девчонка. Я возвращаюсь к корням, расти спокойнее, не хочу больше чувствовать и думать.
Вращаясь, он словно зарывался в землю, а дерево покачивалось. А мертвые лица детей глядели в пустоту.
Вика открыла глаза. На улице. Это было на улице. Запах гари, от которого мутило. Выбравшись из кровати и очутившись на мостовой, словно и не могло быть для неё дверей – по первому желанию – Вика увидела кровь и услышала вдалеке грохот. Пройдя всего пару шагов, она увидела одного из приютивших девочку солдат.
Солдат попытался подняться, но Вика видела всю тщетность его попыток и хотела сказать: «не пытайтесь, у вас же нет ног!», но слова не появлялись, она, просто молча, смотрела, как он подползает ближе. В глазах молодого парня уже не было того неба, которые сияло сегодня утром. Вика видела в них только кровь.
-Он сказал: «Робеспьер, я ухожу. Прости, мне придется открыть перед тобой спину – но я пойду к семье, что-то страшное случится этой ночью…»
Умиравший еще что-то бормотал в бреду, а Вика бежала по улице, спотыкаясь о трупы. Тогда она подумала: «почему я должна бежать так медленно, если все это еще один очередной кошмар?»
И вскочив на крышу ближайшего здания, понеслась, едва касаясь кончиками пальцев крестов, которые гнулись от жара, печных труб, которые выбрасывали из себя всполохи пламени. В ту ночь портовый город, в котором очнулась посреди улицы Вика, сгорел дотла. Горела вся страна. Вика по странному запаху табака, которым пропах плед, нашла маленькую горную деревушку. Там росло то дерево, а на нем висели дети. Вика села у его корней, не боясь больше запаха – ведь это её сон – и стала ждать старого солдата. Она знала – он сюда придет.
И он пришел. Через месяц – ведь он брел пешком. К тому моменту остались висеть одни скелеты, а Вика ничего не смогла ему сказать. Но что-то сказать было надо, что-то – чего она сама не понимала. Тогда она решила ничего не говорить, но кое-что сделать. Ведь в этом мире её слово было решающим? А если и не так – Вика сделает все так, или расстанется с ним. Вика не хотела больше жить в мирах, где она ничего не может поделать. За тот месяц, что она сидела под деревом, на котором медленно гнили незнакомые ей дети, девочка вспомнила, кто она и как тут очутилась. Однажды Вика пришла в больницу, где умирала от рака её мать. Это было уже в конце самого длинного пути, который она прошла – внутри себя, пути о котором никому не рассказать. Она не хотела больше никуда идти, поэтому просто села на край кровати, а затем и вовсе растянулась, поперек неё. Мать не проснулась в тот день, а Вика постаралась заснуть и никогда больше не просыпаться.
«Если это мой кошмар», думала она, сидя по древом и чувствуя как хрустит трава, которая растет под ней, «если мой кошмар заставляет кого-то страдать, пусть они и выдуманы мной – я изменю его…»
Вика закрыла глаза в тот миг, когда старый солдат увидел это дерево, собрала всю свою волю в кулак, чтобы уйти отсюда в этот миг, и чтобы вернуться, туда, в то место, о котором никто из этого мира больше не знал, и открыла их снова.
Вика стояла на крыльце у старого дома, занесенного снегом. Крыша, похожая на белый шар. Вика улыбнулась и постучала три раза.
Ей открыл старик. Седой, он ходил по дому, опираясь на трость. Вика огляделась. Тут пахло жизнью, тут рождались, стремясь жить, а не умирать, едва родившись, дети. Вика вошла в дом к человеку, всегда мечтавшему служить своей стране, но еще в детстве упавшему с дерева и раздробившему себе обе ноги.
Она жила в этом доме до самого лета. Никого особенно не удивила девочка, пожелавшая тут поселиться. Старый дом, старик и масса вещей из его молодости пустовали, у внуков уже были свои семьи и свои дома. Лес был полон дичи, реки – рыбы, а город забирал лишь урожаи полей, что возделывали жители деревни.
-Возможно, этот год будет самым успешным за всю мою жизнь, никогда еще земля так не плодоносила. – Сказал ей старый Самуэль. Он был рад пообщаться с Викой. – Я тебя откуда-то помню, вот только память стала меня подводить.
-Тут не память виновата. – Вика шептала себе под нос. – Просто когда все идет хорошо человек не ищет силы. Он может больше не помнить. Все можно забыть, если найдешь свое счастье.
Когда пришло лето, и загорелась на материке война, Вика все еще жила у них, носила воду и помогала рубить дрова. Она трогала похожие на сморщенные стволы деревьев ноги высоченного как дуб старик и все хотела исправить. Однажды в ночь, она встала над ним и пожелала этого со всей силой, закрыв глаза и стараясь, чтобы сон этого мира не властвовал над ней, в ту секунду она не боялась даже проснуться вновь в палате матери.
Самуэль проснулся другим человеком. Он мог делать то, чего всю жизнь был лишен – помогать своим родным. Старик ростом метра два рубил дрова с легкостью, которую давал опыт войн, через которые он так и не прошел. В тот день весть о выздоровлении чудесном Самуэля разнеслась по окрестным селам. И на летней ярмарке не было никого, кто смог бы победить его в борьбе, это удивляло и заставляло верить в сказку. Вика была рада, но чувствовала запах гари. И Гарь пришла. Ветер стал сухим, а с юга налетела война. Вика, маленькое привидение в домике старика, о котором уже начинали потихоньку складывать к тому моменту былины, не могла ничем помочь. Она просто смотрела, как насилуют женщин и детей. В ту ночь Самуэль дрался с яростью столь великой, сколь и безнадежной. Окруженный, голыми руками он убил три дюжины солдат в красных мундирах цвета крови и упал заколотый штыками целой сотни.
Они вырывали у женщин из животов внутренности и, прицепив к шляпам, галопировали вокруг деревни, а потом переоделись в чистые мундиры.
Вика снова сидела под деревом, увешанным телами детей и подростков и смотрела, как садится кровавое солнце. Она скрипела зубами и смотрела на яркий красный диск, который тускнел и окончательно превращался в волнистую дымку уже там, по ту сторону земли, место, куда её глаза не могли заглянуть в этом жестоком сне.
-Слишком мало. – Сказала она тогда, в ту ночь и поклялась. – Я вас!
Девочка уснула. Во сне она снова была дома, играла, читала, изучала мир, бежала в школу, и медленно шла обратно. В сумке, перекинутой через плечо, вибрировал смартфон. Словно кусочек мира, которого больше нет, который остался далеко позади он не раздражал совсем Вику в этом сне.
Вика взяла в руки поджаренный мамой предмет с почти уж позабытой целью и принялась рыться в его маленьком удивительном – когда-то давным-давно мире. Он тоже открывался в мир большой. Вика проснулась.
Потянувшись, она запрокинула голову и увидела красную, содранную до крови пятку. Вика встала. Это был мальчик, рядом с ним висела его сестра. Животик сестры словно взорвался изнутри, а мальчик был почти цел, но на лицо его смотреть было страшно.
-Внуки его. – Чуть ли не плача сказала Вика. – Драконорожденные! Почему никто не видит того, что вижу я? Я могу ошибаться? Только не здесь, я хочу, чтобы все видели то, что могу видеть лишь я. Нужно больше!
Вика закрыла глаза и ушла целиком из мира снов своих и реальности всех этих людей. Потом она стояла под снегопадом и не хотела никуда идти. Сначала. Вздохнув, девочка подняла глаза к небу.
-Снег.
Хлопья падали на курносый нос, веснушки и ярко-голубые глаза. Черные волосы выбились из-под легкой шапочки.
-Снег. – Вика зажмурилась, стараясь вдохнуть как можно больше белой ледяной чистой жизни. – Снег идет!
Крича и размахивая руками, утопая в снегу, она бежала в деревню. В этот раз Вика сразу вылечила старика и, живя с ним, много расспрашивала о его прошлом, об этом мире, внезапно для самой Вики в ней проснулся интерес. Желание жить. Она ни за что не хотела больше повторения того, что случилось для неё уже дважды. Когда пришло лето, старый Самуэль уже носил Вику на плечах и показывал ей диковинные цветы и травы в лесу. Его мать знала эти места лучше всех теперешних жителей, Самуэль многое от неё узнал и теперь все пересказывал Вике.
И однажды она тоже стала рассказывать ему о мире в котором жила, многое скрывая и утаивая, она старалась как можно ярче описать свою серую жизнь, но в то же время чтобы это был именно её мир, пусть и не тот в котором она жила, но тот в котором хотела всегда жить. В деревне все любили Самуэля, но то, что старик часто бродил в лесу один и разговаривает сам с собой, многих обеспокоило не на шутку. Вика смеялась над этим, и вслед за ней начинал смеяться Самуэль. А когда смеялся он – улыбались и многие жители деревни, там же где улыбается большинство – невольно смеются все, если все дружны.
Вика не сразу решила, как она поступит, но однажды ночью, лежа в постели и разглядывая сквозь потолок далекие звезды – окончательно решилась все старику открыть. Она привела его на тот холм, где росло дерево во сне, и показала как жгут его деревню, показала гавани полные горящих кораблей и земли, залитые кровью их детей, как потом на них медленно взрастает и колосится рожь. Как идут месяцы и года, и новые дети уже новых правителей не желая оставлять свои мечты мечтами, начинают новую войну и все повторяется снова.
Вика показала Самуэлю все войны, через которые они прошли с Робеспьером и многими павшими товарищами, она сама не помнила, где еще они гуляли, но в конце – снова очутились на том же холме, где остался навсегда плакать в первый раз Самуэль.
Вика стояла позади вставшего на колени старика и обнимала его спину своими тонкими руками.
-Драконорожденные, они не мертвы.
Старик повернулся к ней, в его глазах были слезы.
-Их не убить, пока жив их родителей. Первый из драконов этого мира. Внутри тебя есть то, что вижу одна я. – Сказал Вика, взяв его лицо в свои ладони. Старик плакал, текли слезы и у Вики. Но она плакала не так, как плачут люди, её лицо сияло, в нем в этот момент отражалось бескрайнее синее небо. – Внутри тебя есть что-то неподвластное никому в этом мире, почему я одна должна это видеть, давай покажем вместе это всем!
-Всем? – Спросил старик Самуэль.
-Да. То, что провело тебя через все войны, то зачем ты сражался, то чего я тебя лишила в надежде на мир, я верну тебе это.
Самуэль дернувшись, проснулся. За дверью были слышны голоса, ржали кони, много людей и много коней. Через мгновения двери открылись, и люди в красных мундирах повалили в старый дом, когда-то служивший пристанищем для огромной семьи Самуэля. Но Самуэль не смотрел на них, склонив колени, он стоял у старого медного алтаря, на котором сидела никому не видимая Вика.
-Это называется Банкай. – Сказала Вика. Я не уверена что в моем мире это что-то важное, я видела это многократно, и каждый раз это поражало меня, словно что-то знакомое. Я всегда хотела быть как они – капитаны Готея-13, я понимала их, я знала, что они чувствовали, когда высвобождали его. Банкай. – Тут Вика слетела с алтаря и встала прямо перед Самуэлем. – Это когда ты привносишь в этот мир то, что раньше было внутри тебя, вторая форма меча. Банкай дарит необъяснимое спокойствие его обладателю, капитан отряда Шинигами в моем мире, высвободивший хоть раз в жизни свой Банкай, уже никогда ничего не боится, ему не страшна неудача. Ведь он уже владеет всем, к чему стремилась его душа. Он делает все так, как хотел всегда. Только Банкай может противостоять другому Банкаю!
-Эй ты, повернись! – Сказал капитан вошедших крабовых мундиров. Но Самуэль, словно влитый в пол не слышал его. – Повернись ты!! Старик, два раза повторять я не привык…
Старик все так же смотрел в пустоту, плача и что-то шепча губами.
-Он молится, может, оставим его, пусть помолится – пойдем в соседние дома!
-Странно. – Ответил капитан красный мундиров, оглядываясь. – Этот дом самый большой, а тут всего один человек живет, неужели их всех предупредили? Убейте его, я подожду остальной корпус снаружи.
-Банкай. – Сказала Вика напоследок. – Это высшая форма меча зампакто, волшебного меча Шинигами, который олицетворяет всю ту часть души своего владельца, которую сам владелец понять и принять не может. Он мог бы с ней бороться и идти по пути самоуничтожения, он мог бы с ней смириться и потерять свою волю, вместо этого он делает первый шаг в невозможное – создает свое зампакто и начинает использовать ту часть себя, которая ему не нравится как оружие против своих врагов.
Лейтенант красный мундиров прицелился штыков в спину старику и прыгнул. Только Вика видела огромную дыру, которая осталась в том месте, где раньше был его живот, только она видела мгновение изумленных глаз лейтенанта. Для остальных солдат в красной форме их лейтенант вынес спиной стену и, пролетев сотню метров, снес огромную сосну, которая возвышалась над своими сестрами.
Самуэль повернулся к застывшим с наполовину обнаженными саблями и приподнятыми стволами солдатам. Глаза его, глубоко посаженные в старом морщинистом лице, походили на две рассерженные шаровые молнии, оставляющие росчерки разрядов в воздухе. Выставленные вперед руки были разжаты, ладони обращены в разные стороны. В тот раз он лишь оттолкнул лейтенанта.
-Что за чертовщина… - Начал, было, кто-то. И в тот же миг дом буквально разнесло, словно от пороховой мины. Изодранные отбивные красных мундиров летели в глубокие сугробы.
-То-то же. – Сказала Вика. – Вот так, по-моему, гораздо лучше.
Она покинула тот мир тотчас же, отправившись дальше по пути цели, которой не достичь, дорожке уходящей в неизвестность. Она шла и шла; шагала, ставя левую ножку вслед за правой. А по пути расцветали и увядали цветы. Сменялись эпохи, засыпали и пробуждались миры. Механизмы людей сменялись невиданными созданиями, зима отчаяния – сменялась летом надежд. А Вика все брела, вперед, только вперед. И однажды она все-таки достигла его. Конца Пути. Источника...
Когда-нибудь, все повторится вновь...
Wish – Kosheen?
***









Арка вторая.
Сердца Трех. Лизанил.
«Хочешь, я подарю тебе силу?»
Тихий Дом, в котором...
Она устала от суеты и праздности мира и поселилась в этом заброшенном доме. Её родители ходили иной раз к ней и приносили еду. Иногда приходили и другие «связанные» люди, но никто, выйдя за порог, не помнил, что происходило в этом доме. Все вокруг окуталось паутиной, кокон был готов. Для гусеницы, возжелавшей ничего.
Родители ходили в школу и брали задание, шли домой и сами его делали, шли в школу – относили и улыбались. Те, кто там проверял, спокойно к этому относились. И тоже улыбались. Так они понимали друг друга. Тонкие нити паутинки доходили и туда. Иногда они звенели. Полубабочка понимала – кто-то рвется из опутавшей полгорода паутины грез и хочет понять – что же вокруг него не так?
Но все было так, так, как ей было нужно.
Тихий покой тертых вещей. Тертые – это вещи, у которых есть своя история. Их поверхность напоминает книгу, только многие люди не умеют её читать. А она умела. Она жила в живой, природной библиотеке прошлых людских судеб. Впрочем, не только людских.
Это история о девочке, которая жила в Тихом Доме на улице, выходившей в Старый Сад. Что она там делала? Наверное, это слишком сложно будет вам объяснить, но я все же попробую.
Она – жила.
***
Кас пнул замок из песка тогда, и следующая волна уже стерла очертания творения рук человеческих. Остались неясные руины, словно и не было тут никогда ничего. Девочка развернувшись, посмотрела ему вслед. Потом вытянув руку, погрузила в песок указательный палец. Вынула и сунула в рот. Сплевывая песок, смотрела невидящими глазами в никуда. Тихо произнесла:
-Больно.
Люди называли ту девочку Лиза. Домой она вернулась одна и, поднявшись в библиотеку на втором этаже, взяла в руки старую медную трубку.
-Алло. – Сказала она. – Мне нужен велосипед. Нет – два, два велосипеда. Один горный и один обычный, можно любой. К вечеру. Спасибо вам за службу.
И повесила трубку. Лиза всегда благодарила их, ведь они ей всегда бескорыстно помогали.
***
Кас и Пол – два мальчика, купившие старый подержанный никому не нужный звездолет – одно название, но что было потом! У Хайнлайна все было просто, во-первых – была Луна. Не мертвое тело в небе, на которое нога человечества ступила, но мозг его ничего не почувствовал и человек просто… забыл – это очень по-человечески, конечно, но все же – все могло быть иначе. А настоящая Луна – Суровая Хозяйка, открывающая безграничные возможности для дерзновенных.
У Каса была дерзость, но все что он мог с ней сделать – превратить кровь на руках, костяшки пальцев саднили по началу, а число молочных зубов уменьшалось, были сломаны несколько ребер и однажды ему попытались устроить темную.
Как результат – мальчик Кас встал на учете в полицию, другой мальчик – имя которого Кас услышал уже после нанесения тому тяжкого душевного и телесного вреда – долго провалялся в больнице, нож был изъят, а у матери случилась истерика.
Мать забила Каса, но не на Каса и Кас промолчал. Кас стал героем, хоть Каса и тошнило слегка от себя при просмотре утреннего фильма в зеркало – он теперь был «главарем банды». Поначалу к нему стекались все те, кому требовалась защита, но Кас это быстро и ожесточенно прекратил. Может у Каса и не было конкретной цели в жизни, но это еще не значит, что он готов был окружить себя слабаками. Кас был в друзьях, но у Каса друзей не было, Касу был лень доносить эту истину до умов всех, кто его окружал. Все что Кас мог делать – катиться вперед по накатанной колее. Не потому что у него не было воли, просто не было повода её применять. Он мог купаться в душе под ледяной водой или кипятком, мог стерпеть любую боль и даже каждое утро чистить зубы – но не было того, ради чего все это делать начинать. Вариант – пойти и убиться – тоже отпадал. Когда еще в третьем классе Кастор перебрал все возможные варианты своего будущего – он увидел одну простую штуку. Штука была смешная до зубной боли – все, что его интересовало – не интересовало людей, которые его окружали. Это в лучшем случае. При ближайшем изучении – все оказалось куда страшнее, не для Каса – для его матери. Было время, когда Кастор не хотел её расстраивать, хотя он мог припомнить и то время, когда вообще о матери не думал в негативном ключе. Мать была матерью, даже не человеком – а чем-то, что просто обязано быть под рукой. Тогда, когда отец приходил домой с работы, на которой Кас никогда не был, которая его и не интересовала никогда. Зато было тепло, которое улетучилось вместе с душей отца. А потом пришел холод, и Касу до жути захотелось бежать отсюда сломя голову.
Но была проблема. В тот самый миг, как Кас понял – он не останется тут больше не мгновения – ему самому еще не исполнилось и одиннадцати. Вот беда…
Кас остался, но чувство что у него «не получилось», осталось. Осталось не чувство, что он не решился вот так бросить мать и уйти в ночь, нет. Словно он попытался спасти кого-то и «веревка оборвалась». Кас не задумывался, что этим «кто-то» был он сам, с тех пор как отца похоронили, мать нашла новую работу, и они переехали, он старался вообще не думать. Переехали в соседний квартал, так как «дом стал не подъемным», неподъемный дом – продали, вереницу платьев – купили, мать стала изредка улыбаться и постоянно рассказывать – как и о чем с ней беседовали некие люди, до которых Касу было как до звезды.
Впрочем, ложь – до звезды было бы ближе.
К тому моменту как Кастору исполнились одиннадцать лет, он уже почти смирился с тем, что до шестнадцати – долгих пять лет и их надо как-то прожить. Кас ходил все в ту же школу, что и раньше, ходил, точнее – бежал – пешком, так как «отец не оставил их купаться в деньгах», - звучало так, словно он сбежал от матери, а не умер.
Кастор поклялся, скорее неосознанно, что никогда не будет сбегать из этого сраного мира через смерть, потому что все равно все будут о тебе говорить так, будто ты сбежал куда-то на острова и теперь купаешься в золоте с испанских галеонов.
В детстве Каса было немало хорошего, но явное не желание делиться с кем либо этим «немалым» и даже обсуждать это говорило о том, что плохого в ней было все же несравненно больше. Хорошее приходилось беречь, от толпы, от знакомых людей, от невзаимных друзей, даже от матери, в первую очередь от матери!
Были книги, были мысли, был змей, застрявший в проводах и так и оставшийся там, были многочисленные игры с друзьями, память о которых стиралась через месяц, а то и раньше. Еще были планы – их было столько, что хоть заводи дневник, и все продуманы до мельчайших подробностей, но всем им – пока рано претворяться в жизнь.
В середине зимы в их школе появился новый ученик, по виду – типичный хлипик, задрот и хипстер, каких немало, к тому же – еще красавчик, для умного вида носивший очки. Кастор и не стал бы разговаривать с ним, но в один прекрасный момент, идя меж гаражей и засмотревшись на свои рваные кроссовки, получил бутылкой, полной воды или чего еще тяжелее по голове. Лишь слегка оглушенный, он успел схватить отскочившего нападавшего за куртку. Рванув на себя, выставил вперед согнутое колено, целясь в пах, но попал в воздух. Юркий и тонкий, парень оказался позади Каса и умудрился поймать его за кисть руки. То, что было потом можно, в идеале назвать и попыткой проведения обратного Нельсона.
Кас не любил такое. Ему вообще не нравилось, когда отвлекали от мыслей, но тем более он не хотел оказаться неспособным сопротивляться перед ехидством с ножом. А то, что нападавших как минимум двое – Кас понял с самого начала, иначе все было бессмысленно. Парень, сделавший захват сзади был явно легче Каса и даже слабее, хоть и очень быстрый. Подобное нападение на главаря хоть и занимавшейся черти чем, но все же – школьной банды добра ему не сулило.
Закричав так, что где-то по соседству взлетели испуганные птицы, Кастор ударил обеими пятками по подъемам ног паренька и, понимая, что подошва его разваливавшихся кроссовок слишком мягкая для такого дела – согнувшись, разогнулся и умудрился заехать напавшему в переносицу.
Освободив одну руку и мысленно пожелав стоявшему сзади ни пуха – ведь перед Касом в полной темноте раскрывался воображаемый нож-бабочка – ткнул пальцами в то место, где ложны были быть его глаза, но попал в очки. Дальше Кас просто бил, так как внезапно обрел свободу. Паренек и вправду был один, не было второго нападавшего за углом, по крайней мере, никто не спешил на крики жертвы, в которую тот медленно превращался. Паренек упал, стукнувшись об огромный, задрожавший металлом мусоросборник. Он выставил вперед сумку, висевшую через плечо, но Кас её мигом отобрал, вцепившись в ту руками и наступив ногой на пах неудачника. Тот отпустил, и сумка улетела в сторону. Кастор дрался с какой-то особой глухой яростью, во всю силу до предела, насмерть. Но при этом слишком спокойно, словно погрузившись в себя. Не то, чтобы ему это нравилось вообще или он ненавидел этого паренька сейчас, просто устал и не видел смысла останавливаться. Кастор никогда не интересовался всерьез историей, хоть и любил читать исторические романы, однажды ему стало интересно – что испытывает берсерк во время битвы. Не то, чтобы он очень восхищался ими, просто все больше находил в них схожего с сами собой, со своей жизнью.
Опустил голову и вперед. Ярость дает силы и отнимает зрение, если ненавидишь того, кто перед тобой. Но у Каса не было врагов, как и не было друзей, хоть многие считали его своим врагом, даже ненавидели до самой глубины души, хотели мести, поэтому глупо было смотреть в этот раз на кроссовки. Кас не ненавидел не потому что не любил этого делать – он рад был бы, да некого. За всю его жизнь единственным существом, воистину заслужившим его ярости, была его родная мать. Но это не тот противник, скорее препятствие, до ухода которого с пути оставались еще пять лет и все, не нужно перешагивать, если можно подождать и промолчать. Остальные оставили ему много синяков, пару сломанных ребер, дважды вывихнутую руку и один раз сломанный нос – это было нормально. Не то, чтобы Кас любил боль, просто она была лучше ожидания. Это раз. Однажды по идиотской случайности в гараже он сломал себе палец – просто неудачно перекантовал двигатель, чинить который помогал отцу. Решил, что сам подвинет – ведь это просто. Тогда отец сказал, что это вывих и мигом вправил палец – было очень больно. Но Кас заполнил почему-то эту боль. Может, смешным было лицо отца, когда к нему прибежал его ребенок, у которого все пальцы как пальцы, а один торчит не в том направлении. Может что-то еще. Кастор подумал тогда – маленький палец, а болит так, словно это смерть. Почему так? И вспомнил, что и зубы болят ну уж слишком сильно, если их подолгу не лечить. Это было странно, ведь боль, не связанная с угрозой жизни мешает жить и мешает выживать. Почему именно так? Мальчик ломал голову над этим сутки, пока не понял, что природа, наверное, хочет пробудить в тебе агрессию, ярость к кому-то еще, возможно ей даже все равно – к кому. Поэтому так сильно болят такие маленькие и, в общем-то, целому организму не нужные части твоего тела. Но если один палец или почти неживой зуб могут болеть как все тело, то почему все тело не может болеть как один маленький зуб или палец?
Это была интересная мысль, но глупо просто так ломать себе палец, зато можно сломать его кому-то еще. И возбудить к себе бессмысленную природную ярость. Кас никогда не думал, как выглядит его лицо во время драки, но должно быть – это было нечто ужасное. Он бился изо всех сил, все просто, он бил с яростью, которой в себе не чувствовал, лениво анализируя свой опыт. Если их слишком много – Кас рано устанет, если он упадет – уже скорее всего не встанет. Простые предположения превращались в опыт, вслед за болью приходила жуткая усталость цвета тошноты – второй враг, которого победить было намного сложнее, чем первый – первого и не было вовсе, Кас просто мог в любой момент представить себе глупо, нелепо вывернутый палец и начать смеяться. Он рано понял, что драться как они смысла нет – нужно бить туда, куда, если и ожидают, то все-таки надеются, что бить не станут или не попадут. Кас так рано понял – весь смысл драки в избиении или отступлении. Это слишком бессмысленная трата времени сил и здоровья – каждому доказывать, что осел в данный момент он, а не ты – вещь необходимая им всем по тем же причинам, по каким так сильно болел у каждого человека вывернутый палец или слегка поврежденный кариесом зуб. Можно было вообще не влазить ни во что и просто протянуть как-то пять эти лет, но соблазн именно такого убийства ожидания был слишком велик. Касу было скучно драться не за что, но это было меньшее из всех зол – поэтому Кас дрался. Пусть даже не за что, пусть даже при мысли, что в этом мире по велению природы есть бесчисленные полчища людей, которые любят всеми правдами и неправдами друг дружке что-то доказывать, и он среди них легко может затеряться.
Кастор дрался. Будь их хоть двое или трое – он бы дал каждому по пару раз крепко в пах и ослепил уже лежащих на земле. Потом добивал бы исключительно по самым болезненным точкам, пока они не перестанут двигаться, пусть даже потом снова пришлось бы рассказывать долго – как было дело. Пусть даже они ослепнут навсегда и уже никогда не смогут иметь детей. Но паренек был один, к тому же слабее Кастора, поэтому у того просто совести не хватило превращать драку в избиение, но это не означало, что драку можно прекращать. Кастор дрался, ведь из-за этого странного и непонятного мира – это лучшее, чем он мог заниматься после школы, это единственное, что могло отвлечь от бесконечного нагромождение планов на будущую жизнь – дела, которое само по себе отвлекало от бессмысленности текущей серой школьной жизни.
Удары Кас наносил исключительно в голову, словно боксер на ринге. Это было в чем-то замечательное безумие – чувствовать вред от ударов своим рукам. Со всей силы и с максимальной четкостью, снимая более легкими левыми защиту – если закрывавшие голову руки паренька такой можно было назвать – и правыми ударяя того об землю, Касс гадал в уме – сколько еще он сможет продержаться, прежде чем умудрится хоть попытаться подняться. Вообще-то тот уже должен был сдаться или потерять сознание, но внезапно он начал смеяться. Смеяться стал и Кас, и вдруг – словно поняв, что это уже как-то не то – бить лежащего под ним парня перестал.
Лицо его еще можно было узнать – это был одноклассник Каса, недавно оказавшийся в классе, который все соседние школы считали пропащим – не столько из-за тупости там оказавшихся, сколько из-за массы несчастных случаев.
-Ну что же ты не добиваешь – так прекрасно начал, я почти уже потерял сознание.
-Зачем ты на меня напал?
-Да просто так. – Парень смотрел, смотрел криво – его лицо распухло, а губы стали почти вдвое толще, чем были, казалось, что это еще не предел – посмотрит он на себя завтра. – Я зуб проглотил. – Сознался новенький. – Я – Пол.
Кастор медленно поднялся и огляделся – кроме них тут никого не было. Посмотрел на лежащую неподалеку сумку.
-Что никак не можешь прийти в себя?
Кастор снова взглянул на Пола.
-Я никогда и не выходил из себя.
-Трудно представить – ты свое лицо видел?
-Нет. – Честно ответил Кас. – Зачем ты меня ударил? И чем?
-Бутылкой со льдом, привязанной к руке платком, купил – думал использовать по назначению, когда увидел тебя идущего, словно зомби и прости – не сдержался.
Пол говорил по два слова, дышал, еще два слова – но Кас никуда не спешил. Он огляделся, ища бутылку – и нашел её.
-Что значит – прости? Объясни простыми словами – зачем ты на меня напал? Я ведь и покалечить могу.
-Прости – значит, я не знаю, что сказать дальше. Дышать трудно. – Пол поднялся, но стоял, прижавшись к металлической стене гаража так, словно это был космический корабль, и он боялся оторваться и улететь в открытый космос.
Кас молча, развернулся и направился в сторону маячившего вдалеке света.
-Стой, нам по пути…
Кас остановился.
-Мне тебя тащить или ты догонишь?
-Догоню.
Он и впрямь догнал. К тому моменту как они дошли до района, в котором жил Кас – Пол успел ему рассказать столько всего о себе и умудрился даже не надоесть.
-Твой? – Спросил Пол, когда увидел висевшего в проводах воздушного змея.
-Да. Год назад посадил.
-А что не снимешь? Это же легко.
-Вырос уже. – Лицо Кастора потемнело.
-Вырос?
-Мы его с отцом запускали. Когда думаю, что снова дотронусь до него – словно током бьет. Не хочу его снимать. Пусть там навсегда останется.
-Эй, тебе нужно выходить из такого состояния! Пойдем ко мне!
И Кас почему-то безоговорочно согласился. На пороге дома, в который Пол, как утверждал, вселился пару месяцев назад, их встретила молодая девушка.
-Знакомься. – Сказал весь избитый Поллукс, не обращая внимания на испуг девушки при виде него. – Моя сестра, Клэр.
-Клэр Литтлстоун. – девушка дотронулась до головы брата так, словно та была заминирована и вот-вот готова взорваться.
-Там не ртутный, не бойся ты. – Пол улыбался, это выглядело жутко, но улыбнуться захотелось и Касу. Клэр была красивая – чем-то напоминала Дайдо и внешностью и голосом, очень домашняя.
-Пол. – Серьезно спросил Кас. – Зачем ты носишь очки, если у тебя отличное зрение?
Пол стал смеяться, давясь самодельным печеньем, что приготовила им Клэр. Девушка смотрела на брата, словно видела его впервые.
-Ты хорошо видишь без очков?
Пол смеялся еще долго, но так ничего за столом и не сказал.
-Не пали меня ты так. Я из Англии, у меня там вся семья – отец, мать, а вот Клэр решила учиться на юрфаке тут, ну и я к ней присоединился.
-Какое это имеет отношение к очкам?
-А ты не понимаешь сам? – Ощетинился Пол. И тут же сник. – Не пали! Вообще – мог бы снимать раздражение в сети, есть масса игр, в которых ты можешь утопить в крови целые народы – зачем тебе драться?
-А это, какое отношение имеет к твоим очкам и зрению? – Медленно и по слогам произнес Кас.
Пол внимательно на него посмотрел и не ответил. Зато увел к себе в спальню и показал святая святых.
-Вот тут самое мощное железо – восемь ядер и штурвал есть. Тут можно снимать напряжение. Это – называется груша, внутри свинцовые шарики.
-Я знаю, как это называется и что внутри. – Перебил Кас. – Так что там с очками?
-Меганэко-кун, я ушла! – пропела Клэр, хлопнув дверью. Пол, несмотря на весь свой забитый и растерзанный вид взвился как драный кот, которого окотили водой из ведра.
***
Было в нем что-то особенное – только его, не похожее ни на что, с чем Кас сталкивался раньше. Может – он тоже носил в себе несметное число вселенных, о которых никто никогда не узнает? Тогда и впрямь эта жизненная скорлупа давала трещинки каждый раз, как Пола вызывали к доске. Он не отвечал того, чего от него хотели или ждали, все было слишком скучным, каждый его ответ ставил учителя и весь класс в тупик, Поллукс чаще спрашивал, чем отвечал, но он очень редко свои вопросы задавал именно как вопросы. Он просто умел говорить вещи, которые все знали – но так, как о них никто и никогда не задумывался. Люди сами себе задавали вопросы. Поллукс в матери Каса вызывал сдержанную антипатию. И непонимание – почему учителя на это смотрят сквозь пальцы. Мать Каса не обрадовалась бы такому гостю, но тот и не просился, Кас и не приглашал. Пол не помнил дат – вообще! Ни одной. На уроке истории он с победным видом сообщал первую попавшуюся дату приблизительного того года, возможно того десятилетия и уж конечно того века. Если Пол не знал историю – то уж понимал он её хорошо. И не дай бог учитель начинал с ним спорить – Пол всегда мог доказать, что история – фальсификация, историки-современники тех событий бессовестно лгали и искажали факты в угоду настоящему, не задумываясь о будущем, то есть о настоящем теперешнем. И учить все это могут только настоящие «бака!» Обычно все это ему выходило боком, так как учитель всегда прав, а если он не прав – смотри первое. Впрочем, ему было плевать и на первое и на второе. Привычка сидеть с ногами на парте не мешала ему отлично учиться, вот только никто и никак не мог заставить участвовать в олимпиадах.
После этого случая Кас предпочитал ночевать у него. Мать Каса считала их слишком близкими друзьями, о чем ежедневно напоминала, где только можно, а он спокойно все пропускал мимо ушей. Еще она считала, что он слишком похож на девочку, чтобы быть нормальным мальчиком. Его мать за последние годы до многого додумалась.
Вдобавок, когда пришла весна – к ним переехали новые соседи. Мать всегда отслеживала перемещение людей возле себя, словно старалась этим сохранить некое подобие контроля над неудавшейся жизнью. Их было двое – женщина, высокая и статная с довольно пышными и одновременно бесконечно изящными формами – смотрел на мир так, словно спала с открытыми глазами. И маленькая девочка, одетая так, что пройди в таком наряде в толпе – все оглянулись бы, никто не устоял.
-Я не доверяю женщинам, которые одевают своих детей ЗНАЧИТЕЛЬНО дороже, чем одеваются сами. – Сказала мать в тот день. Кас посмотрел на девочку. Она походила на куклу – одетая для какой-то особенной роли. Девочка явно была не от мира сего, женщина – слишком странно смотрела на все, чтобы быть в своем уме. Кастор согласился тут с мамой – это не простые мать и дочь.
К тому же девочку эту он где-то уже видел. Тем летом, она сидела на пляже? Кастор обычно не запоминал лица вообще, а девочек – тем более, наверное, странное свойство для одиннадцатилетнего паренька, и все же – её он помнил. Кас был далеко не в лучшем настроении и в тот день сломал замок из песка, который она строила на берегу моря.
Это было прошлым летом.
Пока два грузчика сновали с чемоданами и тяжелыми вещами из дерева – «дорогими до бессмысленности», по словам матери – девочка стояла под сенью огромного дуба, женщина с ней – возможно мать или старшая сестра – обнимала её за плечи сзади. Они стояли так неподвижно, женщина углубилась куда-то внутрь себя, а девочка совсем не желала вырываться, Касу казалось – им очень хорошо там одним, вдвоем, в тени. Стало даже слегка завидно.
Следующий день начался отлично. В полдень мать позвонила Касу и попросила быстро явиться домой. Испугавшись, что с ней что-то случилось, тот принесся со скоростью ветра. Оказалось, они встречали гостей. Два потных мужика и еще одна дама, у которой из рукава выглядывала красная татуировка в форме сердца, обмотанного колючей проволокой. При виде её губ и разреза Кас вспомнил все промотанные порноролики – та же тошнота, вид сбоку.
Мать сказала всем с улыбкой, что это её сын. Потом отвела одиннадцатилетнего Каса в угол соседней комнаты и, закрыв тому рот рукой стала шептать на ухо, как и что он должен делать за столом. Ведь это её прямое начальство пожаловало с работы, нельзя опозориться. Когда все расселись и принялись болтать, Кас, расковыряв вилкой свою порцию, не выдержал, встал из-за стола и вышел. Мать проводила его таким взглядом, каким солдаты бравшие Рейхстаг смотрели бы на труп Гитлера, поведись им его увидеть.
Под тем деревом на скамейке читала Лиза. Рядом было разложено столько вещей, словно она сюда перебралась жить – от маленького нетбука в красивом деревянном корпусе, до бутылки легкого вина и всевозможных сладостей. Кас огляделся – он искал глазами мать Лизы, для которой предназначалась эта бутылка.
-Она не мама – она тетя. – произнесла внезапно девочка.
-Ты читаешь мысли?
-Нет. – Серьезно ответила она. – А надо?
В тот день Кастор впервые побывал в её доме – он был выше по улице. Вообще это была странная улица, она напоминала горку – не так-то просто было подняться на велосипеде по ней, особенно если кого-то везешь, там, где кончалась крыша одного дома – в паре метров по соседству рос из земли фундамент другого.
***
Все началось на втором уроке. До этого Лиза сидела как влитая, смотря прямо перед собой – глаз не было видно, скрывала челка, но непонятно что она там внутри себя видела.
И вдруг…
-Кхи… - послышалось в классе. – Кхи-кхи… ха-ха-ха! – Учительница смолкла, девочки стали переглядываться. Сонные от алгебры мальчики сначала не обращали на все это никакого внимания, но то, что случилось потом, заставило проснуться и их.
Лиза, откинувшись слишком далеко назад на стуле, грохнулась на пол, но вставать и не пыталась. Она смеялась. Она дико хохотала, схватившись за живот. Виден был только рот – глаза по-прежнему скрывала низкая челка темных волос. В эти мгновения жизнь била из неё ключом уходя в класс, где превращалась в критические взгляды и возвращалась обратно к Лизе.
-Едет крыша, не спеша, тихо шифером шурша… - Прокомментировала её припадок одна из девчонок.
-Крыша едет не спеша, утеплителем шурша… - Вторила ей вторая. Через секунду все девочки класса, имен которых в большинстве своем Касу было лень помнить, наперебой решали, чем шуршит крыша у Лизы. А Лиза била ножками, лежа на полу. Учительница смотрела минут пять на этом, потом, не выдержав, сделала Лизе замечание.
-Отпусти меня Чудо Трава. – Хихикнул Кэш с соседней парты.
-Школа очень интересное явление. – Сказала Лиза Кастору по дороге домой. – Я не думала, что об этом думают во время посещения её. Так странно…
-Ты раньше никогда не посещала школу?
-Нет. – Коротко бросила Лиза и умчалась вниз по их улице.
«Сейчас сломает себе шею», решил Кас. Но Лиза шею не сломала.
***
В саду из голосов жужжащих пчел она просто стояла и наблюдала в тот раз.
-Я убью тебя сука!
Кастор кричал, просто кричал даже не пытаясь сопротивляться или закрываться от ударов. Повторял одно и то же, как только мог перевести воздух, разрывался его крик, и силы в нем не убавлялось:
-Я убью тебя! Я убью тебя, как отец, я убью тебя!
Мать просто взбесилась, с каким-то почти животным визгом, сквозь который проглядывала болезненное удовольствие от того что она наконец сорвалась она продолжала бить сына ногами куда попало. У неё тоже прибавлялось сил каждый раз, как она слышала о своем бывшем муже.
Сил, чтобы снова и снова пытаться заткнуть этот кричащий так сильно рот. Заткнуть чем угодно, наверное, попади ей в руки в этот момент что-то тяжелое она не думая пустила бы его в ход, пусть потом и названивала в скорую, объясняя все соседскими хулиганами или несчастным случаем.
-Я убью тебя, я ненавижу тебя!
Удар ногой по лицу, сминая почти еще детский нос, отправляет его на пол. Но он вскакивает снова, все лицо залито кровью, но она действует на мать как на быка. Он просто стоит перед ней и кричит, даже не поднимая рук, и ей это нравится в этот момент и ему. Под конец он, наверное, смеялся бы, если смог. В чем-то тогда стало легче. В чем-то. Просто он не хотел больше сдерживаться, а тогда сдержался, и стало легче, правда.
***
-Слушай Грациола, эта вода слишком холодная.
Лиза пробовала ножкой воду в ванной. Они обе были раздеты – и девочка и ее странная «тетя». Лиза обернулась с улыбкой, словно знала куда смотреть – Кастора оторвало от двери и вынесло на балкон. Прежде, чем он успел отдышаться – до него донесся звонкий смех Лизы. Отсюда было слышно, как они плескаются, вдвоем в одной ванне. В дверь, которую Кас подпирал спиной, постучали. Вздрогнув от неожиданности, мальчик отскочил на метр. Дверь открылась. Грациола стояла перед ним абсолютно голая и смотрела прямо в глаза – а он рассматривал её тело, чувствуя необычную дрожь – сейчас он точно не мог предсказать, что случится через мгновение. По округлой и очень красивой груди ползли вниз капельки воды, ямочка на соске слегка переминалась, словно хотела, чтобы он дотронулся, от женщины поднимался пар.
-Лиза хочет вас видеть. – Сказала тихо и бесстрастно Грациола, после чего ушла в кухню. Кастор мог переждать тут. В общем-то, да – прямо тут на балконе. Просто подождать пока Лиза расхочет его видеть. Вообще-то ничего другого ему и не оставалось – его собственный дом был заперт на ключ, соседей он не знал, можно было еще спуститься вниз с двадцатого этажа и как есть – почти без одежды чапать до Пола. Но там Клэр.
Кастор, аккуратно ступая босыми ногами, прокрался мимо ванной, стараясь, чтобы его не услышали на кухне, где позвякивала посудой Грациола и её противоестественно-спокойная нагота.
Докравшись до двери, он почувствовал на себе критический взгляд и, обернувшись – увидел Лизу.
-Идем. – Поманила девочка его рукой. И скрылась в ванной. С бьющимся сердцем Кастор приоткрыл дверь, ожидая увидеть обнаженную Лизу. Но увидел лишь её лицо – Лиза забралась в ванную.
-Иди ко мне. Вода – кипяток, как ты любишь.
-Откуда ты знаешь, что я люблю кипяток?
-Знаю. – Лиза улыбнулась, почти не открывая губ, прошептала. – И-ди ко м-не…
***
Закончив зашивать раны на лице брата тонкими стежками, Клэр перекусила нитку. Разгладив пластырь и облизав пальцы, принялась зализывать мелкие ссадинки.
-Щекотно блин! – Забился, искрясь весельем Поллукс, - сестренка, щекотно же!
-Тихо сиди! – Приказала сестра и, высунув язык, продолжала вылизывать перекошенное от хохота лицо Пола. – Пол. – Сказала Клэр, сведя брови. – Кто тебя так? Мальчишки?
-Ну, уж не девчонки же, они у нас в классе – не то, что ты!
-Покажешь мне на них пальцем, ладно?
-Чтобы ты их убила?
-Я не сильно покалечу. Пол, а этот мальчик…
-Кас, его зовут Кас.
-Кас. Он тебя спас? – Наклонив голову, сестра ждала ответа.
-В своем роде – да. – Пожал плечами Пол, и сестра ткнула его в щеку иголкой. – А-ай!
-Не ври. Я же вижу, когда ты врешь. Это ты с ним подрался? Он тебе нравится?
-Мне девочки нравятся, яойщица долбанная! – Как можно милее и дружелюбнее улыбнувшись, ответил Поллукс, глядя честными глазами в лицо сестре.
-Какие девочки тебе нравятся, в классе есть кто-то на примете?
-Чтобы ты её убила?
-Я не больно калечу.
-Я знаю. – Пол потрогал пальцами подбородок и губы сестры. – Клэр, скажи, не будь наше общество так зациклено на моральных устоях и не порицай так безнравственность – ты бы у него отсосала в благодарность за мое спасение?
Клэр скинула мальчика на пол со стула. Молча, не издавая ни звука, она топтала его ногами, а он вскрикивал и смеялся. Под конец удары стали идти такие, что смех его лился сквозь слезы и стоны. Схватив за воротник, сестра потащила по полу Пола в соседнюю комнату – свою спальню.
Закрыла дверь. Пол хохотал как ненормальный, переворачиваясь и трясь об ковер как кот после валерьянки.
-Плохой мальчик. Какой же у меня плохой братец… – Шептала Клэр капая слюней в ящик стола, в котором рылись её быстрые тонкие нервные пальчики в поисках чего-то очень важного. Не найдя она повернулась к Полу и крикнула рассерженно:
-Братец, где мой страпон!!?
***
Грациола содержала дом в абсолютной чистоте. На секунду Кастору даже показалось – она круглосуточно только и делает, что прихорашивает их жилище. Дома у Каса не то, чтобы был беспорядок – сам он у себя в комнате убирался, но мать редко начинала генеральную уборку и зачастую Кас сам мыл полы, возвратившись из школы.
Грациола никогда не улыбалась, в её глазах мелькали оттенки различных чувств, но мимикой это не сопровождалось. Она абсолютно не стеснялась Каса, в их доме женщина чувствовала себя абсолютно свободно, и постепенно Кастор сам перестал их стесняться, их жизни. Это было непривычно. Новое чувство, которого он раньше никогда не испытывал. Не то, чтобы Касу так нравилось наблюдать – было что-то еще, Грациола успокаивала мальчика. Касу нравилось слушать, как еле слышно ступая, перемещается хозяйка по дому – полы, укрытые толстыми коврами, глушили любой звук и зачастую Кас сначала чувствовал запах её тела – а потом мимо проносилась Грациола. Грациола не использовала духи, вообще – еще одна странность, так Кастор заполнил её запах и чувствовал к нему привязанность. Ощущать себя псом было не так уж и плохо – они честнее людей, Кас это интуитивно понимал, поэтому шел на запах. Еще он помнил её тело в мельчайших подробностях, Грациолла совершенно не стыдилась Кастора, она могла раздеться перед ним, направляясь в ванную или одеваться, из неё выходя. Утром, когда Кас забегал за Лизой её странная «опекунша» (как её предпочитал про себя именовать Кас, ведь слово тетя тут было совершенно неуместно) была еще раздета со сна. Они спали с Лизой в одной кровати – широкой, как отцовская, что продали после его смерти. Лиза еще потягивалась в ней, рассматривая лучи солнца, бившие в окно сквозь шторы, а Грациола уже готовила на кухне – прямо так, голышом со сна. За несколько месяцев Кас настолько привык к подобному укладу жизни, что пересилив себя, перестал избегать общества Лизиной «семьи». Пока он ждал её, обычно в кухне – Лизу расчесывали у зеркала тонкие руки Грациолы, одевали и собирали в школу все её вещи. Кас подозревал, что Лиза никогда и не думала делать домашку – за неё её выполняла усердная опекунша.
-Твоя… тетя – так похожа на куклу, ухаживающую за тобой. – Однажды у него это сорвалось с языка. Они шли с Лизой в школу.
-Нравится тебе? – Лиза остановилась и из-под челки посмотрела на Кастора. – Она тебя влечет?
Идти на попятной было поздно, непроизвольно покрасневший и раздосадованный Кас просто сжал зубы и решил смолчать. Лиза еще какое-то время его разглядывала, а потом снова вернулась к своему обычному пространному лицезрению всего вокруг, медленно крутя педали, они начали спускаться с холма. Кастор дивился её заинтересованности в ободранных газетах на стене дома, катящемся постоянно на ветру мусоре и прочих вещах, которые отравляют этот и без того скучный мир. Словно бы она смотрит диковинный фильм и все в нем интересно ей, словно она знает наперед – что-то случится, ведь иначе режиссер – козел и обманщик! Словно бы она живет в каком-то ином мире, где все совершенно иначе, причем – гораздо серее и скучнее, а тот мир, в котором они вдвоем на великах едут в школу – просто настоящий бестселлер, который девочка Лиза ни за что не может пропустить!
Лиза спала на занятиях, уткнувшись лицом в парту. Это было нормально. А вот то, что она пропускала финал борьбы умов в условиях тотального программирования их специально подготовленными агентами ЗОГ – то есть обычных школьных занятий – это было не так уж и нормально. Кастор часто видел Грациолу, сидевшую на скамейке у дерева. Она, молча, ждала Лизу. Которая опять уснула на парте и когда все ушли – осталась украшением класса. Кастору приходилось возвращаться, подниматься по лестнице, зачастую даже искать ключ – девочки часто закрывали Лизу в надежде, что она проведет так в классе ночь, а на следующий день им будет о чем поболтать.
Однажды Кастор увидел её глаза совсем другими – такими домашними, что захотелось обнять. На столе образовалась лужица, тонкая ниточка слюни от тонких губ свисала вниз, добрые спокойные глаза и маленький нос, в этот раз челка не мешала видеть её глаза.
-Что? – Она смотрел на мальчика, а Кас – на неё.
-Что-то не так?
-Школа закрывается.
-Ясно. – Скосила глаза на плавящее высотки солнце в окне Лиза. Посмотрела одним глазом – второй уже скрывали упавшие на лицо волосы. – Уже поздно. Идем?
-Лиза. У тебя... – Кастор как можно выразительнее показал, что у той на подбородке.
Той ночью Кастор видел сон. Они танцевали вдвоем с Лизой в странном, непонятном городе, словно отстроенном заново из его детских игрушек, фантазий и снов. После пробуждения Кас помнил все краски этого сна – ярки, даже через несколько дней они не поблекли.
Грациола продолжала ждать Лизу. Она не пыталась её идти искать, а просто ждала, спокойно и терпеливо, но Кастору казалось – она грустит, ей хочется как можно скорее увидеть Лизу. Может просто она – стесняется? Кастор не мог понять отношений, что их связывали. Всего раз за месяц он видел Грациолу, читающую книгу на той скамейке, обычно она просто смотрела по сторонам – на кусты и деревья, будто бы пытаясь поймать глазами сам невидимый ветер.
Почему-то Касу было её слегка жаль, не той жалостью, которая заставляет прекратить читать книгу или смотреть фильм. Не той, которая заставляет скорее отводить глаза и уходить, а той – от которой очень хочется обнять и никогда не отпускать.
Кастор уже почти смирился с тем, что Грациолла – не тетя, а скорее старшая сестра Лизы. Такая связь может быть со старшей сестрой, но не с существом, которое обозначают далеким и таким отрешенным словом «тетя». У Кастора была тетя, которую он видел два раза в жизни – первый раз совсем малышом, второй – на похоронах отца, и которая вряд ли помнила о его существовании. Вот это – была аутентичная тетя, по представлениям Каса.
***
Беда как всегда подкралась незаметно. Группа ребят на год старше забила стрелку – эка невидаль. Но Кэш твердо заявил, что они настроены серьезно – пойдут до конца и, недолго думая Кас составил план – простой, как его подростковая безнадега. Это было в старом карьере, там была стройка, временно прервавшаяся на несколько лет из-за банкротства подрядчика. Туда они позвали тех ребят – и те пришли, с палками, битами, кастетами и даже ножами – последними скорее для устрашения или экстренного отступления, нежели откровенной поножовщины.
Кас обучил всех вращаться.
-Нахер это надо?! – Вопил Кэш, но вращаться учился. Один простой прием – уход от прямой атаки и толчок в пах. С вращением, чтобы пропустить противника мимо себя.
Когда стало темнеть – «конкуренты» пришли. Кас сказал им все, что он о них думает – устало, даже с матюками. В тот день все его мысли были о матери, оставшихся годах до долгожданной свободы, Лизе и странно пахнувшей Грациоле. Он даже пропустил начало атаки – потрясая оружием, ребята из восьмого класса бросились на его «банду». Собственно – только бестолочь Джим все сделал не так и улетел вместе с нападавшими. Там было высоко – три этажа, дыра, прикрытая грязным брезентом и раньше огороженная – ограждение сняли его ребята и встали на самом краю, всем видом показывая, что готовы вступить в драку и раззадоривая новичков. Те оказались именно что новичками – улетели как миленькие, не поняв до конца – что с ними произошло. И Джим с ними. Он умудрился приземлиться на грудь своего противника, тем и спасся. Кас не хотел никого убивать, но многое ему уже конкретно стало надоедать, поэтому вместо драки они получили чистую и абсолютную победу. Никто и не умер, но один из восьмиклассников сломал позвоночник.
Кас приказал всем говорить, что они просто играли и, заигравшись – не заметили дыры. В результате родители потерпевших коллективно подали иск в суд на строителей, оставивших такую ловушку их детям.
-Это глупо. – Сказал Пол. – Все делается не так. Так – ты увязнешь в бесконечной вендетте.
Кас не ответил.
-Кас – не нужно самому влезать в вендетту, пусть в неё влезают другие, страви их с кем-то из старшеклассников, это же просто. Хотя с римскими маневрами ты неплохо придумал.
Кас не ответил.
Раз у них есть такие клеевые победы – все хотели названия. Кас смотря на стол, так же спокойно сказал, что им не нужно название. Это привело Кэша в недоумение смешанное с яростью:
-Как это ненужно, ты сдурел?
Тогда Кас, не отрываясь от плана города, предложил тому самому выбрать название по душе. Это еще больше не понравилось Кэшу.
-Черт возьми, парень, ты наш главарь или как?
Кас оторвался от карты и слегка устало посмотрел на него.
-Мы это мы. Они это они. – Сказал он, но помолчав с полминуты, добавил:
-Будем Волками.
Мать ждала его не с упреками, отнюдь. В этот раз все обернулось слегка иначе. Слегка – это значит как с отцом, когда он выпивал. Несмотря на то, что Кас не пил, не курил и повода говорить о своей загульной жизни, вроде не подавал – мать повод нашла. Все начала издалека – а именно, с самого недавнего, с драки. Она долго объясняла молчавшему Касу, как трудно ей живется и «отцу там хорошо, а они тут бедствуют». Кастор молчал, и мать, видя, что таким образом ничего не добьется от сына – стала крыть ему отступление со всех сторон, видать решила идти до полной победы. Кас хотел сказать ей – «какая полная победа, мама, мне еще с тобой четыре с лишним года жить?» Но Кас промолчал.
-Та девочка. – Сказала мама, смотря на него с давлением в тысячу атмосфер, стремясь увидеть любую щель в его молчании, за которую можно уцепиться и перейти ко второй фазе – прямому наказанию для снятия с себя нервного напряжения после работы. Почему мать не переходит сразу к этой форме общения с ним, Кас недоумевал. Ведь он отчетливо понимал, что дома его просто тоже хотят избить, чтобы стало легче! Кас был не против, особенно если бы мама после этого хоть раз улыбнулась. Но почему-то молчал.
-Ты к ней часто ходишь?
«Ходишь» - значит, проводишь с ней время? Кас не знал, что на такое ответить, но понимал – если скажет хоть слово – мать взорвется. Наверное, стоило сказать какое-то слово, чтобы мама взорвалась, и он скорее пошел спать, но какое именно – не знал.
-Твой папочка тоже ходил! Он мне по половине соседок рога понавставлял!!
Кас не понимал как можно «вставлять» рога, но представив это, стал слегка краснеть. Хотелось смеяться. Но было нельзя – от смеха его мать могла сделать ужасную ошибку, какую именно – Кас не знал, но чувствовал, что смеяться нельзя. Он изо всех сил сдерживал в тот вечер свой смех.
-Чего ты молчишь? Отвей, когда я с тобой разговариваю! Эта её тетя тебе ничего странного не делала?
Кас посмотрел на мать и не сдержался.
-Чего странного? – Хмуро спросил он и прикусил язык. Но мать поняв, что уже идет к верной победе стала запредельно ласковой и отзывчиво-чуткой, она потормошила Кастора за непослушные и нечесаные волосы, после чего встала перед ним на колени, сравнявшись почти в росте – мать у него была высокая, рослая очень и сильная к тому же женщина, жаль не особо волевая – была бы идеальной матерью.
-Она тебя не трогала нигде?
Кастор понял, что попал. Соврать он не мог – так, чтобы мать не почувствовала его ложь, ведь она вся обратилась в нюх, и рассказать как было дело – не могу никому. Не потому что это его смущало, за эти месяцы Кастор слегка изменился и не горел каждый раз при мысли об «этом», просто он не мог предать. Выдать.
-Чего замолчал? – Мать тяжело поднялась с колен, став сразу строгой и злой. – Значит трогала?
В этот момент Кастор понял, почему девочки скрывают от взрослых, если до них домогались или насиловали – чтобы на них так не смотрели. Как на грязь.
-Я не грязный. – Заметил он, не понимая, что уже бормочет. Может, в его голову ударили воспоминания о драке, может что-то там просто щелкнуло, но он потерял в это момент весь контроль над собой. Кастор уже не хотел хитрить, он устал сражаться с матерью в самой бессмысленной битве его жизни. Все равно – тут нет, и не может быть победы. Все прочие битвы его жизни он ненавидел по той же причине.
-Что значит не грязный? – В словах у матери был лед. – Ты сын своего отца, чего тебе стыдится, если кто-то узнает. Все соседки знали, одна я узнала после его кончины. Ублюдок!.. – Голос матери задрожал.
-Не смей так говорить об отце. – Окончательно уставшим в этой жизни от всего голосом сказал Кас. Совсем без злости, волнения, обиды, гордости или гонора, без раздражения, без всего – он уже знал, что за этим последует и давно перестал бежать от этого.
Мать могла больше не сдерживаться – сын встал на сторону отца в их вечном споре.
Ударом каблука в пах, она отправила Кастора на пол.
-Сволочь, сучий сын!!! – Визжала мать, ударяя без разбору – в этот раз она временами попадала даже в голову, куда обычно старалась не бить. Кастор закрылся руками, повернувшись боком и отправляя на небеса свои почти – чтобы только прикрыть пах – голову он закрыл обеими руками, каблук матери бил в кости, а они имеют свойство срастаться.
***
Когда Кас очнулся, выплюнул все кислое, соленое и горькое, похрипел не своим избитым горлом и кое-как сел – матери рядом не было. Кастор привык к такому, что обычно мама сразу после побоев оттаскивала его в комнату и укладывала спать – наверное, совесть раскрывала в ней стремление спрятать его от случайных глаз. Сейчас же все было иначе. Вначале возник страх. За маму.
«Эта дура ведь не сделала глупостей испугавшись того что совершила?»
Взрослые. Они сначала делают гадость, а потом страдать тебя за неё еще заставят. Кастор ненавидел переживать за кого-то, даже за мать, ведь в глубине души он сознавался себе, что может это.
Кас попытался подняться. И тут возник страх – он понял, куда мать побежала.
Кас полз наверх, по лестнице. Наверное, если бы были прохожие в столь позднее время, а теперь уже была глубокая полночь – ему бы помогли подняться, но вряд ли позволили попасть туда, куда он собирался. Кастор дополз до крыльца и приоткрыл дверь – защелка была открыта, в доме, где жила Лиза на ночь дверь не закрывали – еще одно правило странного семейства. Внутри было темно, лишь в одной комнате слегка мерцал свет. Кастор, в эту ночь проползший через три двора и весь грязный, избитый уставший и разочарованный во всем, чем только можно – был вместе с тем напуган. Бредом, в который не хотел и верить.
«Зря я здесь», решил он. Кастору не хотелось, чтобы Лиза и тем более Грациола видели его в таком состоянии. Они помогут, но все-таки это его личное дело, семейное. Просто он испытывал тот непонятный страх перемен, который окутывает тогда, когда кажется что все идет нормально.
«Мамы тут не было, она не сумасшедшая же!»
В то, что мать не сумасшедшая и по улицам голая (в отличие от Грациолы) не бегает, это Кас знал наверняка. Наоборот, мать старалась показать себя всегда с самой лучшей стороны, а отношения с сыном были её слабым местом, про которое никто не должен был ничего знать. В чем Кас не сомневался, ведь он сам помогал ей хранить секрет. Не нужно выносить сор из избы, так говорят.
Кас хотел подняться и отряхнуться, но в животе вспыхнула острая боль. Казалось – там внутри какие-то существа очень проголодались и теперь его едят.
-Вот черт! – Заскулил он как последняя девчонка и упал в самую неблаговидную позу. Кое как отдышавшись, больше не стремился вставать – достаточно просто красиво лежать, можно еще смотреть с грустным видом, будто приполз после боя с соседней школой, в одиночку – он против всей школы. Кастор улыбнулся и кое-как дотянул до спальни Лизы, откуда лился слабенький свет. На столе мерцал экран. Спиной к нему сидела девочка.
-Лиза. – Позвал Кастор. Что-то еще хотел сказать, но все мысли куда-то разбежались. Это глупо, лежа на полу звать кого-то сидящего, обычно нормальные люди так не поступают. Кас понадеялся, что выросшая как и он – в слегка ненормальной семье – Лиза не обратит на его состояние сильно уж внимания.
Лиза повернулась – одна голова. На мгновение Кас решил, что она сейчас отвалится и испугался до самой глубины души. Есть вещи, которых он еще не осознавал – и в этой комнате начинал потихоньку понимать. Испытывать. Страх, о существовании которого раньше не знал.
-Лиза!!! – Закричал он, пытаясь к ней доползти. Лиза свалилась со стула, явно пытаясь встать. И тоже поползла к нему. Спокойная такая. Как обычно, все лицо в волосах, на которых много запекшейся крови. По экрану, стол яркому, что резал воспаленные глаза, носились какие-то странные существа. Кас догадался, что Лиза играла.
-Лиза, что с тобой?! – Кричал он и плакал. Он знал, что с ней случилось, и ненавидел себя за этот вопрос. А она смотрела на него недоумевающими глазами – Кас не видел глаз, он их чувствовал – и молчала. В этом молчании было утешения больше, чем во всех словах на свете.
«Со мной все нормально, а ты как?» - Говорило оно. «Я тут поиграть решила в то, что притащил Пол, а что с тобой случилось? Давай играть вместе.»
-Давай!!! – Кричал Кас. Откуда-то в нем разверзлась бездна. Из неё смотрело Лизино лицо. С ней все будет в порядке, даже если они вместе упадут в ад. Что бы не случилось она останется такой как прежде – и не умрет никогда. Лиза – девочка, с которой не может ничего случиться, потому что – что бы с ней не сделали, она будет обращать внимание только на самое хорошее – то, что ей самой интересно.
Кастор дополз до неё и обнял. Мокрая. Лиза была мокрой, Кас не хотел её отпускать. Липкой, наверное, это кровь. Кастору было все равно. Главное что она тут и просто играет.
-Больно?
Он хотел спросить – не болит ли у неё где-то, не нужно ли отвести в больницу – он все сделает – что нужно, что?!  Но получилось только одно слово. Кастор поперхнулся чем-то внутри, когда представил себе, как кричит это такой спокойной Лизе – словно предавая этим своим криком её покой, нарушая то, ради чего она жила.
-Конечно. – Ответила Лиза. – Наверное, я не смогу завтра пойти с тобой в школу. Ты останешься на ночь? Давай поиграем!!
-Лиза. – Давясь тем, что он хотел спросить, сказал Кас. – Это была моя мать?
-Она сказала, что ведьма. Я не согласилась с ней – у меня другой класс.
-Класс? – Кастор взял девочку за лицо и постарался заглянуть в едва поблескивавшие в темноте глаза.
-Я – друид. Я абсолютно нейтральна. Я никогда не играла за ведьму, это скучно служить добру или злу! Кас, - голос Лизы стал извиняющимся, - кажется, твоя мать не одобряет компьютерные игры…
«Моя мать не любит, когда над ней издеваются, тем более в лицо – вот и сорвалась», думал Кас, ощупывая аккуратно драгоценную Лизину головку, «Лиза слишком прямо всегда говорит свои мысли и слишком прямо воспринимает вопросы, я сам иногда думал, что она издевается, так не принято у людей…»
Они были с ней всю ночь. Кастор уже через несколько минут смог подняться, а через полчаса – он купал Лизу, оттирая от неё запекшуюся кровь.
Утром зазвонил телефон. Чудом уцелевший в его кармане – только треснул слегка корпус, видать попала мама в косую. Кас ответил на вызов.
-Ты где друг. – Голос Кэша дрожал. – Тут такое дело. – Он долго не мог найти слова, Кастор чувствовал. – Я из больницы, до тебя не мог дозвониться…
-Что с тобой? – Спросил слишком уставший для всей этой шумной кампании Кас.
-Тут такое дело. – Снова начал своей Кэш. – Не со мной в общем, а с нами. Замесили нас короче. Только ты не горячись – их было много и все выше нас, видать те родителям ничего не сказали, а всех друзей обзвонили.
-Ясно. – Сказал Кастор и повесил трубку. Когда он наклонил телефон – экран его погас. Начав трясти его – Кас добился того, что экран загорелся снова, показывая застывшую Матрицу.
-Всю ночь пытался?
Грациола вернулась под самое утро. Она вошла и не заперла дверь за собой – лишь прикрыла до щелчка. Она была одета вызывающе красиво, и Кас хотел что-то сказать – скорее всего, что-то резкое, может даже обвинительное, но встретившись с этим безмятежными глазами – ничего не смог пробормотать.
-Грациола летала в Сидней. – Заметила из кресла Лиза. В кресле она обложилась чипсами и прочими вкусняшками и теперь наяривала с ноутбука во второй Линейдж. Грациолла лишь мельком взглянула на следы побоев на теле девочки, сразу уйдя в кухню. Вскоре оттуда разлился такой аромат, что у Каса выступили и слюнки и даже слезы от предвкушения.
***
-Лиза, а чем ты увлекаешься? – Задав этот вопрос, Кас слегка пожалел. Наверное – лучше поздно, чем никогда.
-Люблю наблюдать за людьми. – Ответила Лиза, не раздумывая. – Но это так скучно!
«Еще бы», решил Кас, «скучнее я ничего придумать не смог бы и за миллиард!»
-Мало? – Лиза сунула палец в рот, разглядывая облака. – Вот незадача, так много вещей интересных – а я занимаюсь самой беспонтовой. Я подумываю над тем, чтобы придумать новое хобби.
-Это как масло масленое?
-Нет. – Серьезно ответила Лиза. – Я начну дарить людям силу. И посмотрю, что будет. Я думаю, тогда за людьми станет интересней наблюдать.
Оторвавшись от облаков, Лиза стала смотреть на дорогу, по которой они катили на великах в ту самую секунду, как Кас осознал, что она еще не оправившаяся девочка едет без рук и с поднятой вверх головой – а прямо перед ней длинная вереница припаркованных машин.
«Лучше бы я не спрашивал», поник головой Кас. «Да кому ты можешь силу дать, ты самой себе помочь не можешь…»
Она повернулась и, скосив глаза – голова видимо плохо двигалась – посмотрела на него. Странно, как всегда странно и молча. Наверное, эти странные взгляды и привязали его к ней. Всю дорогу до дома он думал о том, что ребята, «его люди» как их любил называть Кэш в больнице и хорошо, если живы, и не покалечены, а он тут мается с какой-то девчонкой.
В этот день Лиза возвращалась домой одна. Кас решил, что если он будет держаться какое-то время от неё подальше – то подальше от неё будет держаться и его мать. На следующий день её вызвался проводить Поллукс.
-Это твой дом? – Спросила Пола Лиза, разглядывая двухэтажный особняк.
-Да, мой. Мы живем тут с сестрой.
-Сестра? – Лиза обернулась. Потом снова взглянула внимательно на дом. – Пол, вы очень близки с сестрой?
-С чего ты решила?! – Изумился мальчик.
Лиза сунула палец мальчику в рот с такой скоростью, что едва не выбила ему передние зубы – Пол вовремя открыл рот. Так же молниеносно выхватив его, пока сообразительный мальчик не догадался укусить за палец, Лиза сунула его себе в рот.
- Сладко… Я чувствую вашу связь. Как будто – убей кого-то из вас – другой не сможет прожить и дня.
***
Они много чего наговорили, а он мало что услышал. Сказали, что даже когда они выпишутся из больницы, спокойной жизни в городе у них не будет. Лучше сразу паковать чемоданы. Кас только рассмеялся.
-Мы переезжаем. – Сказала мать.
Кастор больше не смеялся.
-А дом?
-Что дом? Это твой дом? Это просто дом. Продадим. Мой начальник – хороший человек, поживем какое-то время у него. Потом я что-нибудь придумаю.
Мать улыбнулась так, что Кас понял – то, что он услышал, есть результат её годовалых раздумий. То есть все она уже придумала, вот только говорить не хочет или боится. И Кастор даже знал, почему боится и почему именно сейчас – собственно она это озвучила только что.
Кас пошел к себе наверх, и подумал было запереться – в первый раз, как повесил изнутри замок, но оказалось, что замок именно сегодня аккуратно спилили – срез был неровный, словно кто-то уставал, отходил, возвращался и принимался пилить заново.
-Это уже паранойя. – Подумал вслух Кас. – Кому расскажи – никто не поверит. А не легче ли было отвинтить шурупы? Или она просто не знала, куда деть энергию?
Когда Кас оторвался от изучения следов начавшейся паранойи – перед ним стояла мать. Разве что звука Мистера Песочника из третьего Фоллаута не было. Кастор смотрел на её руки, не увидел ножа и отчасти успокоился. Разговор все равно предстоял тяжелый. Мысленно он уже предлагал матери купить грушу на собранные от подработок карманные деньги. Чувствовал, как рот сминает гадкая ухмылка и знал – сейчас грушей станет он сам, в который раз. Его это не столь беспокоило как тот факт, что замка у Лизы по-прежнему на двери не было, несмотря на все уговоры мальчика, замок поставить Лиза почему-то не соглашалась и твердила что дверь на то и дверь – чтобы в неё входить.
«А вдруг кто-то захочет ко мне ночью войти, кого я не знаю, но кому нужно?»
Кас думал поначалу, что замок просто не закрывают, но после исследования двери дома, в котором жила Лиза, Кас понял – его на двери никогда и не было. Мальчик не был уверен, что где-то еще в штатах есть второй такой дом – без замка на двери вообще. Понимая, что не время думать о замках – ведь перед ним стоит мать с грозой в глазах и хочет; чего-то от него хочет – ведь молчит, а он не знает, что ответить, что сказать и ждет, ждет, когда нанесут первый удар – он все же думал именно о двери в тихий дом, куда переселилась Лиза. Кас Кастор поднял кверху голову и захохотал так, что услышали, небось, соседи.
В тот раз он увидел Лизу в зеркале – через проход, который загородила мать. Лизу, но не Лизу. Там была другая Лиза в теле девочки, которую он знал. Когда обернулся – она стояла прямо перед ним. Что-то пошло не так. Все случилось по-другому. Сначала был крик – Лиза вопила. Потом он ушел под воду. Когда смог выбраться из водоворота и открыл слипшиеся глаза – она больше не кричала, её вопль сорвался в какой-то визг, который вместо того чтобы постепенно утихнуть словно по цепной реакции усилился превратившись в шторм, а потом наступила глухота, он отчетливо это понял. В голове, словно что-то взорвалось, стало ощутимо мокро в ушах. «Все», подумалось Касу. И, несмотря на эту глухоту, он продолжал слышать «это», оно словно гигантский бур вгрызалось в комнату, меняя предметы. Именно меняя, а, не разрушая, что с ними происходило, он сказать не мог, но чувствовал что что-то странное. Воздух дрожал водоворотом от лица Лизы.
***
-Мама… - прошептали беззвучно губы Кастора. – Не надо…
Лиза стояла над ними и смотрела сверху вниз, напряженным как струна взглядом.
-В тебе нет ненависти к ней, ведь так?
Кас не ответил. Тогда Лиза сунула себе палец в рот и дотронулась им до губы Кастора. Наклонившись, будто бы что-то поняв внутри себя – поцеловала краешек губ мальчика.
-Кас. – Сказала она. – Ты берешь и кидаешь.
В этот раз Кас услышал, но повернувшись к ней – не увидел Лизы. Он был посреди поля. В голове – покой, в руках – мяч.
-Кидаешь. – Сказала Лиза. Она стояла на верхушке сосны. В зубах – свисток. – Бросок!!
Кас бросил.
-Это не тот бросок. Ты бросаешь не мяч, а кусочек себя. Кас! – Рука Лизы взвилась в воздух и обрушилась вниз. – Твой первый – бросок!!
Впервые Кастор почувствовал так сильно – чего хочет от него Лиза. Словно на мгновение они стали одним существом. «Наверное, это и есть любовь», подумал он, «понимать то, чего никто и никогда не объяснит словами»…
Сжав внутри себя свое желание, двумя руками, словно лепил снежок – мячик из раскаленного света – Кастор сделал замах и со всей силы, не веря в неудачу, запулил его за горизонт.
Когда Кастор открыл глаза – он лежал на матери. Вокруг было светло – медленно остывала оплавленная проводка. В ту ночь он далеко забросил мячик из кусочка своей души – так далеко, что сжег половину электроники в городе. Наверное – туда, куда нужно.
Ран, оставленных криков Лизы на матери уже не было.
***
-Я знаю, куда ты хочешь дойти. – Лиза притянула к себе очарованной в эту минуту Кастора.
-Лиза. – Выдохнул он, когда губы девочки коснулись его рта.
-Хочешь, - сказала Лиза, держа в руках лицо Каса, - я дам тебе силу? Я научу тебя отличать правду ото лжи и понимать людей, постепенно твоя сила будет расти и в конце – ты станешь сильнее их всех вместе взятых. Ты сможешь попасть туда, куда хочешь. Но с одним условием… Кастор, когда ты попадешь в самые сокровенные свои мечты – ты сделаешь для меня одну вещь, которой пока знать не должен.
Накрыв рот мальчика своим, Лиза утянула его на дно ванной. Она отличалась слегка в это миг от прежней – тихой и задумчивой Лизы. Не та, что атаковала мать, не та, что снесла этот дом. Но уже и не та соня, что оставалась посапывать, пуская слюнки на парте, когда все уже уходили домой. Он называл её «Лиза полтора» внутри себя. То есть уже не первая, но и еще не вторая. Самая лучшая из Лиз. В тот миг уже не было ничего невозможного.
***
-Мы уезжаем. Это последний день…
Кастор изменился. Поллукс повернулся к нему всем корпусом и забыл про то, что его клан штурмует цитадель – а он лучший ПКшник клана. Вещь непростительная в мире Адена.
-В другой город?
-Наверное. Пол… - Кастор ощупывал стену. – За этой стеной есть что-то важное?
Поллукс вздрогнул. Кастор провел рукой по картине и нащупал глаз рыбы.
Стена подалась от него и стала раздвигаться. Там было темное, но Кастор сразу наше как включить свет.
-Нравится. Это все причуды моей сестры. – Поллукс выглядел слегка подавленным.
Помещение напоминала спортзал, полный диковинных тренажеров.
***
Лиза взяла сумку, но Пол преградил ей дорогу. Покачав пальцем перед лицом девочки, он вернулся к двери и крепко заблокировал её зонтом.
-Я всегда от тебя ожидал чего-то подобного. – Пол казалось, размышлял. Обернувшись, посмотрел на Лизу, которая стояла, совсем не напрягшись. Мальчик ухмыльнувшись, посмотрел с затаенной грустью в эти тихие глаза. – Лиза, когда ты появилась – я понял, что в тебе что-то не так. Намного сильнее не так, чем в других людях. Лиза – я восхищен, ты само воплощение зла!
-Зла?
-Ты слишком добрая, чтобы жить. Наверное, слишком отстраненная и слишком чужая. Из-за таких людей как ты все в этом мире катится под откос. Так я думал – поначалу.
-Я – не такая?
-Не та, которую я ожидал? Что ты! Я видел в тебе просто помеху.
-Помеху Кастору или тебе? Или…
-Кас конечно не дурак, но и дурак не малый. – Не дал ей договорить Пол.
-А теперь?
-Увидел инструмент.
-Это прекрасно. – Сказала Лиза, слегка улыбаясь кончиками губ. – Ты честный. Не люблю лжецов. Ведь понимая лжецов, я все больше отдаляюсь от тех, кто ими считать себя не хочет.
-Лиза! – Воскликнул Поллукс, приподнимая её подбородок двумя пальцами так, как подбородок своей сестры. Так же, как она когда-то взяла его подбородок – однажды давно – и посмотрела тогда в глаза. – В тебе есть то, что мне нужно. Именно сейчас.
-Во мне? – Лиза дотронулась до живота. Пол уперся в её плечи и уложил на парту. Раздвинув ногами узкие бедра девочки, Поллукс прижался к её животу. Он искал что-то в этих глаза и не находил. Там была маленькая девочка, что спала на парте, о чем-то мечтая. Потом она ушла.
-Пол. – Сказала незнакомая Лиза. – Я знаю, чего ты хочешь, чего добиваешься. Я могу дать тебе силу – ты это получишь. Но взамен ты сделаешь кое-что для меня, в тот самый момент как исполнятся все твои мечты.
***
Так за неделю до начала летних каникул Кастор и Поллукс купили старый уцененный звездолет.






Арка третья.
Яблоко с червями. Кэроллайн.

Настоящие Каштаны мечтают о смелых руках!
-Нет, - Кэролл перевернула каштан и, подбросив пару раз, на пробу погрузила в него свои режущиеся зубы, - душа не сразу заводится в теле. Ты думаешь как – сразу после зачатия; у мамы в животике, когда ножками стучишь; при родах запихивают? Она постепенно, постепенно – а тело растягивается, ну ты поняла?
У неё всегда была странная манера говорить, про хорошее – с непонятным злом, про плохое с такой добротой!
-Они, - она дула на каштан со следами зубов, перебрасывая его в руках – впихивают душу постепенно, на протяжении целой жизни, возможно – всей, иногда и её не хватает. – Кэролл повернулась ко мне и губами произнесла. – Не хватает жизни… или души... – Губы сложились в оскал задорной улыбки.
Её оскал постепенно менялся.
-Наш учитель химии, Ирвин Уэлш. Преподает теорию веществ и все, что с ней связано. – Кэролл крутила на пальце расплавленный её слюней ластик.
Листая тетрадь в клеточку бритый наголо мужик, слюнявил палец и двигался так, словно перед ним была миниатюрная химическая лаборатория, а рукав уже закатан. Внезапно оторвавшись, наугад ткнул пальцем в класс и спросил:
-Ну, как называется самый главный расширитель сознания?
Поднялась маленькая ручка с задних рядов, учитель кивнул, и вслед за ручкой встала её обладательница. Поправив крохотные очки, ответила:
-Несущий Свет, наверное…
-Не наверное, а очень даже отлично! – Вскричал наш новый учитель и, сорвав с глаз очки без стекол, закричал, расставив руки на полкомнаты:
-Он, порождая миры, открывает нам все горизонты! Отныне вы в его владениях!
-Это радует, уткнувшись в парту, прошептала Кэролл.
Следующий вопрос был – какие вы знаете способы попасть в рай. Собственно способов была предложена та еще куча и еще столько же. Но учитель, улыбнувшись уголками рта, твердо заявил, что попасть в рай, можно имея миллион долларов и немножечко терпения.
-Но ведь это неправда! – Взмолилась тонкая худая девчонка с передней парты, её очки были погнуты много раз и снова выпрямлены, поэтому теперь выглядели самоделкой.
Она до сих пор не верила, что находится в аду.
-Нет, это правда и не правда – строго по порядку. Ты берешь десять тысяч и идешь к первому попавшемуся человеку знакомиться, узнаешь о его проблемах и решаешь, если можешь при помощи этих денег. Что дальше – понятно? Они все голосуют за тебя, вуаля баблосы умастили дорожку в рай! И как вам после этого Система по имени Бог Христан?
-Не слушай его, - шепнула Кэролл, - тут так ску-учно…
Ад для школьника. Боже…
На парте передо мной сидел Ирвин и, покачивая ногами, смотрел в багровое грустно-меланхоличное окно.
-Скучно да? Да что ты мелочь знаешь о скуке? – Он повернулся к Кэролл, смотря на неё поверх медленно плавящихся очков.
-Когда тебя сюда бросили после твоего Суда, они решили, какой тебе быть, решили за тебя. Это место – мусорка. Когда им захочется чего-то «низкого», они возьмут тебя двумя пальцами, вынув из окружение используют! По-назначению, по твоему текущему назначению. Если захотят чего-то «возвышенного» - обратят свои очи в сторону рая, туда, где чисто так! Это место изменит тебя само рано или поздно, и ты ничего не сможешь поделать, ты одна и у тебя теперь нет тела, ты зависима от твоих носителей. Ты пинаешь в ярости этот бак, он сдвигается только в твоем воображении, ведь это все, что у тебя есть, да и оно – не твое, ты по кусочкам в разных людях теперь; но когда-нибудь человек тоже захочет пнуть этот бак, ты думаешь почему? Одержимость! – Расправил руки. – Одержимость тобой! Вот твой путь! Сдавайся, оставь надежду и сгинь и возродись когда-нибудь опять, сдай все свои воспоминания, предай их и стань ничем и кто-нибудь и когда-нибудь родится вновь, чтобы получить кусочки тебя! А может их разметает между целой нацией! Дух времени или настроение мгновения – цена твоей жизни! – Палец уперся в висок мне и оттянулся курок. – Или борись, каждый раз снова и опять доказывай свое право и силу свою, иди путем демона и тони в этой выдуманной ими когда-то трясине по имени Ад! – Курок сдвинулся с места и замер.
-Смелость – Зло?
-Да что угодно Зло, если настроение не то. Век такой девочки, век вам, да и мне выдался такой.
-Вот смотри, у тебя не было миллиона и ты тут, а те, у кого был… - На крыше сидели три фигуры, с кубинскими сигарами в пухлых мясных губах, одна из фигур чихнула и расправила огромные серые крылья, закрывая теплое тельце от холодных ноябрьских ветров. – Бог един, но у него есть светлая и темная сторона, как и у любой планеты. И сейчас вы на темной его стороне живете.
-Бог – Солнце! – Заметила кандидат на отчисление и учитель, вскочив перед ней на парту, заорал, демонстрируя ослепительную улыбку и навязчиво харизматические жесты руками:
-Люди еще не доросли до солнца. Бог – люди, а люди вопреки заветам любят судить; и еще хотят во всем даже не определенности – предопределенности, саспенс их пугает! Как пугал и всех четвероногих предков. Вот почему он такой, это лишь кривое отражение человечества в зеркале разума.
-Ну, ты и болтун... – Тихо шепнула Кэролл, но учитель конечно услышал.
– Учителя здесь все слышат, стены ваши учителя, а мы лишь их губы… - Опершись на дымящуюся столешницу, он посмотрел на её тонкие плотно сжатые губы.
И тут внезапно мои зубы успешно перегрызли карандаш.

Что делать Аделир?
1) Устроить дебош на уроке в аду и посмотреть, что получится из подобного демарша!
2) Спросить у учителя что-нибудь заумненькое, а потом еще и еще, чтобы он тоже просек фишку ада?
3) Выспаться хорошенько на дымящейся парте, позабыв обо всем на свете, ведь некуда уже спешить…
4) Быть примерной пай-хелл-герлой, а после всех сегодняшних пыток в укромненьком местечке… изнасиловать Кэролл на предмет её планов на их совместное несуществующее будущее.


-Ты – не нужные, темные воспоминания, которые люди хотят поскорее забыть. Поэтому ты с нами. Но люди таковы и их память такова, что сами забыть что-то даже неимоверно плохое они не могут, и поэтому есть ад – место, где воспоминания о чем-то плохом и нехорошем сражаются друг с другом, убивая, убивая память тех, кто её отторгает.
-Люди создали ад несколько тысяч лет назад, когда разделили мир на плохое и хорошее, они хотят светлую половину, далеко не все сознательно, но подсознательно очень многие любящие тьму хотят, оттолкнувшись от неё породить свет только для себя. Они сохраняют все лучшее, что признали таковым, лучшие воспоминания, ведь когда человек уходит – остается только память. Ты – память о той, что была когда-то. Теперь у тебя нет тела, ты существуешь в памяти многих людей. Каждый раз, засыпая при жизни, ты оставляла свои следы в этом мире, и теперь они заняли твое место.
Место, где хранится все лучшее – это рай. Там Человечество хранит то, что не хочет забывать.
Втянула дым – выдохнула, сгустки облаков комнатного масштаба. Вытянула палец и принялась чертить.
-Что ты делаешь?
-Рисую дождь. Паутина паука ловит мои мысли. Тут неподалеку индейская резервация, ты же знала.
-Забываю.
-Вот это и есть ад. Ты помнишь плохое, забывая хорошее – это ад для тебя, они оттолкнули плохое, восхвалив хорошее – это ад для них. Мусорная корзина, куда сваливают отходы, и там оказалась и ты, когда перестала быть собой, когда умерла. Пусть даже кто-то один и помнит и не хочет забывать тебя, но большинству ты лишь раздражение каждодневное, тебя терпели, потому что ты была похожа на них, они видели возможное себя и это был эгоизм. Их эгоизм заставлял все стадо терпеть особь, которая не нравилась большинству, они называли это кто жалостью, а кто – справедливостью. Но перестав быть человеком, ты потеряла это восхвалено ими право и теперь ты лишь память, а даже любящая мать постарается такое забыть, она будет помнить лишь тебя лучшую.
Повернулась и посмотрела в глаза Кэролл.
-Но ведь это не настоящая ты, кусочек тебя, который любила твоя мама вот и все. Это та ты, которую она знала, не пытаясь понять остальное в тебе и отворачиваясь, каждый раз, как попадалось нечаянно это на глаза. Нечто скверное, не интересно, не понятно и не нужное, то есть вся остальная никому не понятная ты. Вот эта частица может, и попала бы в рай, будь у тебя подобная мать. Но в твоем случае все было немного хуже. Но в любом случае – вся основная, твоя ты оказалась бы здесь. Ад намного больше рая, в мире столько мусора, который никому не нужен, а зачастую раздражает, теперь ты понимаешь насколько да?
За окном грянул давний раскат грома. Кэролл слышала его давным-давно, когда ребенком ждала родителей, возвращавшихся из поездки в город за покупками. В глубине дома еле слышно поскрипывало кресло-качалка, в ней у работающего телевизора спала бабушка. Имена стерлись, лица стали масками, сквозь которые проступало что-то пугающее общее, о чем она не догадывалась при жизни. Но грозу она помнила, сквозь клубящийся вдалеке детский страх проступала память о свежести, которую он нес. На террасе обхватив маленькими ручками деревянные стойки перил, сидела Кэролл и слушала как гремит вдалеке гром. Все было далеко, в первый раз в её жизни она почувствовала себя не рядом с семьей, а где-то; в этом непонятном времени и месте было так тяжело дышать, и в то же время она знала, что будет после этой грозы; Кэролл не хотела приближения бури, но любила капли летящие в лицо и знала, как хорошо бывает на следующий день после грозы.
***
«Не так!!!» – кричала её душа. Этого нельзя, нельзя допустить, чтобы случилось что-то подобное, не может быть оправдания, чтобы подобное – произошло. Казалось – она сейчас взорвется и станет кричать небесам проклятия, почти – «Падения Адама» Мэрлина Мэнсона, только – она не такая.
Кэролл видела, как они забрали Аделир в адъ... Видела – почему. Аделир никому не нравилась при жизни, и судили её после смерти так криво, как только могут обыватели. Её судили те, кто знал её при жизни – кто им дал право судить, не ведая сути, судить лишь по своему беглому и невнимательному отношению? Что вообще случилось? Это сон? Но ведь это же похоже на сон? Ведь Аделир – хорошая, просто она неудачно родилась, не в той семье и ходила не в ту школу, училась не с теми детьми, она просто отличалась от них. Почему? Где – высшая справедливость?
Кэролл бежала под косым летним дождем, срывая с себя одежду, которая – душила. Лицемерие мира.
Она бежала под косым летним дождем в библиотеку. И искала по почти бесконечным коридорам его. Будь они и вправду бесконечными, этот поиск затянулся бы на вечность. Но коридоры в этом старинном здании были конечны, как и все в этом мире, поэтому она его нашла, в самом конце тупикового коридора у неинтересного стеллажа с книгами, которые никто не читает. Там, где меньше всего ожидала его найти. Наверное, он просто не хотел, чтобы это случилось. Может быть, он знал?
-Это не справедливо. Кто дал им право судить???
-Оно всегда было у них. Просто кто-то мягко пытался их отучить от этого, но как видишь – не получилось. Кого-то звали Христос. Это и есть высшая справедливость – люди после смерти никому не нужны и судят себя сами так же криво как при жизни. Пока есть суды при жизни – будут суды после смерти.
-Это – не справедливость, это пародия на неё, Нелу!
-А есть иная справедливость? В этом Кэролл и состоит высшая справедливость – в её отсутствии. А ты думаешь, люди могут при жизни судить, как получится, потому, что им этого хочется. И они не желают прощать обиды как им того советовал Христос. Не желают поступать вопреки велениям своей души, переступая через свою любовь к загубленным близким и свою гордость. А после смерти надеяться на справедливый суд справедливых «высших сил?». Один раз он уже спускался в ад и освобождал все варящиеся там души, во второй раз это сделает кто-то иной. Христос не обещал своего второго пришествия – за него это пообещали его апостолы, испугавшись того, что учение их учителя обречено им же самим. Сейчас, спустя все эти века я думаю, он все-таки был прав. Это смешно Кэролл, твое имя переводится как «Человек», твой путь Кэроллайн – «Человечность», что ты хочешь на нем найти, фантазию об иной справедливости? Люди хотят её и вот она есть, другой вопрос, что хочешь ты!
-Это не ответ. Понимаешь. Они её даже не знали! Как они могли её судить и отправить в ад?!
-А она сама себя знала? Вижу. Ты знала, но ты просто увидела её другой, не такой как она выглядела в их глазах, а знаешь почему? Ты сама другая. Отличаешься от них, вот и все. Поэтому ты увидела другую сторону этой девочки. Поэтому ты была возмущена несправедливостью их решения. Ты тоже голосовала, но голоса твоего оказалось мало. Чтобы изменить решение большинства.
-Той толпы? – Она подняла голову и с отрешенным видом взглянула в лицо учителю.
-Да, той толпы. Когда много ангелов – тоже толпа. Лишь толпа. Наверное, поэтому люди так жаждали единого бога.
-Они не ангелы!
-Знаю. Если ты хочешь это изменить, тебе придется все сделать снова, как две тысячи лет назад. Но я думаю, ты не готова стать антихристом, и не сможешь им быть в этой жизни, ты плохо понимаешь их сердца, всех их, ты не видишь сердце этой толпы, душу Зверя. Она закрыта от тебя, ты просто иная. Вот и все.
***
Аделир…
Эту особенность ада я уже просекла. Распаралеленность что ли. Ты можешь находиться и там и тут и еще где-то, но каждый раз тебя куда-то затягивает. Так и сейчас, стоило подумать о школе, как меня туда потянуло, словно само пространство, которое я ощущала буквально всей кожей, образовало дыру и втолкнуло в эту комнату. И очень надо сказать неаккуратно это сделало. Я снова уткнулась в дымящуюся парту. Тяжело откинувшись, свесила руки вниз. Так тяжело сопротивляться, не имея толком ни тела, ни мотиваций для чего-либо. Только за другого и можно ухватиться. Странное чувство. Я могу ошибиться. Я слишком остро чувствовала, что парю сейчас над бездной.
Это ад.
Чувствовать кукольность всего происходящего. Спектакль, который может повторяться снова и снова. И в то же время краем сознания понимать, что кукла тут именно ты. Безволие что-то изменить. В себе. И невозможность ухватиться за мир, чтобы меняться. Мир словно растворяется в твоих руках, облекая их в туман и становясь тобой, меняется под тебя, и в то же время тебе назло. Словно чья-то злая воля тебя вдруг рассекла пополам и обрекла на совершение того, что тебе больше всего не нравится.
Чем больше я буду хотеть оказаться не здесь – тем реальнее все будет вокруг меня и именно здесь, я буду здесь и останусь навсегда, если смирюсь. Я словно растягиваюсь и возвращаюсь как пружина.
Чем сильнее я этого не хочу, тем чаще это будет происходить. А почему, потому что все это во мне?
Не знаю. Именно сейчас, вот тут, мне нужен кто-то. Кто ответит, и это может быть любой ответ, мне все равно. Любой, не мой.
***
Была у Аделир подруга Линда, которая любила выгуливать свою подругу – Вику – на поводке вниз по улице, обычно ближе к вечеру, шокируя прохожих и пугая всех маминых знакомых. Вика была эксгибиционистка, а Линда просто играла.
Голая Вика на поводке. В знакомых у знакомых были чудные собачки.
-Надо кинуть клич умных людей по интернету, а то совсем что-то все не то… надеюсь они еще остались…
-Наверное… вымерли давно…
-Я просто больше не могу общаться с идиотами. У меня головные боли от них. Вот, пощупай, пульсирует же…
-Мозг?
-А что там еще внутри?
-Кровь? Наверное…
-Красный-красный, я пурпурный – не-за-чет! Во вторник по тротуару через перекресток полз бритый наголо титановый еж! В нем было триста сорок четыре отверстия калибра 20мм. Он хотел только одного! Во вторник в среду его футбольный матч! И кто-то не сделал опять домашку. Кричат из-за угла! Вот эта «вольво» стояла тут вчера, а сегодня дымятся чужие покрышки. Светлый свет и темная тьма, сменяются дни и ночи напролет, вслед за взмахами ресниц. Они летают! О боже, они так быстро летят, твои облака! Я хочу только одного. Я как тот сраный титановый еж. Я ползу из-за угла. По перекрестку чужой планеты. Машины все встали. Суки – они боятся меня! Во мне столько дырок, что им не понять. Крэнберрис! Грохочут стволы и снова ежи. Повсюду они. В них дырки от пуль. И кто-то лает, а кто-то смеется – не все ли равно? Тут чья-то душа. Проверьте асфальт. Горячий! Он слишком горячий доля ночи без дня! И в нем закатана чья-то душа. Копать! Всем копать, всем!!! Мы снимаем асфальт, он краснеет – ведь с ним в первый раз…
-Я измерю температуру.
-Я пойду за градусником тогда.
-А я? – Спросила растерявшаяся Даша.
-А ты тут сиди! – Воскликнули обе и ткнули в него. – А вдруг убежит наш обнюхавшийся цифрового пороха дырявый титановый ежик?
-А я поняла, мне нужны умные люди, но анимешники тоже сойдут!
***
«Мама, смотри, это Настоящее любовное послание!» Но мама её выглядела взволнованной и несчастной. У неё на лице для любого, кроме ебанутой дочери было написано: «извини, но это никакое не любовное послание!» В результате моей подруге запретили покидать дом и вызвали полицию, автором письма оказался сосед напротив, его подзорная труба была конфискована, он сознался, что дрочил на окна дома напротив с расстояния снайперской стрельбы по вечерам и однажды решил в такой манере донести свои «чувства» до объекта обожания.
-Любовь, как копировании папки в виндоуз. Сейчас он пишет, что осталось до конца целых сто или тысячу лет, а может и целая вечность. А через пятнадцать минут завершает копировании. Мол, радуйся, пользователь, я постаралась и вот он – результат! Твоей любви…
-К чему такой пессимизм, - пробормотала Таня, лопая мороженное. И лопать, и лопать, пока не лопнет, так ведь?
Аделир уткнулась носом в буквы. На самом деле она смотрела в себя.
Сегодня вечером… я…
Аделир вытянула руки. Я смотрела на эти тонкие пальцы. Это я… так просто?
Иногда я казалась самой себе чужим человеком.
Снова… пойду…
И лучше пусть я буду думать, что все, что происходит, происходит не со мной. А с девочкой по имени Ад.
***
-Читала Алису? Кот, которого не стало, но осталась жить его улыбка, улыбка без кота. Взгляд, улыбка – это тоже часть тебя, твоей внешности, но это не трехмерный ты, а четырехмерный. Вот, - мальчик грохнул по столу книжкой. На ней было написано «Эгоистический ген».
-Но смотри, - воскликнул он, - при падении в черную дыру время раскладывается во все прочие измерения! И улыбка от кота, летящая в черную дыру раскладывается в самого кота, вот только какого? Такого, какой он был или такого, каким хотел он быть?!
-Что вы так бурно обсуждаете на уроке? – С укором молвила учительница и Кен скорее объяснил ей правила улыбок от котов. Правда, это не произвело на учительницу какого-либо впечатления, за исключением еще усилившегося легкого раздражения, поминутно сводившего кожу на её лоб в морщины. Когда слишком много кожи уползало вверх, начинал приоткрываться рот учительницы, обнажая старые кривые желтые клыки. Интересно, она репетирует перед зеркалом, чтобы этого не было или её так устраивает?
А может, она просто не знает?
Улыбки от котов раскладываются в самих котов?
Всю ночь Аделир снилась черная дыра, она почему-то выросла на том месте, где у неё было когда-то сердце. И туда по невозможной спирали летели одна за другой улыбки от всех её знакомых уличных котов, а вырастали грибы, грибы миров.
Дарственных миров… На каждом была заколка в форме хребта от мертвой рыбки и записка  на кошачьем языке.
Все эти улыбки от еще живых котов.
***
-Как определить, что человек несчастен?
Наклонить голову? Нет, обойдется.
-Может быть счастье – это когда ты совершаешь то, что от тебя хотят? Хочет. Оно. Ты считаешь, что стремишься к счастью сама. А внутри тебя темнота. Она говорит: что нужно, только тебе, твой путь и твой алгоритм. Совершишь – получишь счастье. Награда. А нет – так ты бесполезна! Нет награды. Для чего? Отчего так много сейчас несчастных людей? Все не справляются? Чего хочет от людей эволюция или бог. Что нужно настолько, чтобы ослеплять нас, заставляя идти за несбыточной мечтой. Найти свое место в жизни?
Кот промолчал.
Можно быть счастливой просто так, для этого ничего не нужно. Обмануть себя – значит обмануть весь мир в себе, ведь так? А есть что-то еще?
Кот не ответил. Обычно он сразу мяу-мяу, как с ним говорила она. Сейчас – просто лизал лапу. Когда повернулся – зазвенел воздух об его металлические зеленые глаза. Не цвета листы – цвета старого кинескопа.
Какова частота обновления кошачьих глаз?
Эта мысль не давала Аделир покоя в этот вечер. Посмотрела фильм «Темный Рыцарь», тревожная музыка почему-то напомнила её собственную жизнь. Когда так фильмы изменились?
Тревога в кино никогда не отдавалась тревогой в ней самой.
***
У Кена весь стол был завален заметками. Обычно это была какая-нибудь статья и короткая ремарка Кена. На самом верху лежал тонкий лист белой чистейшей электронной бумаги.
«В ходе долгосрочного эволюционного эксперимента на бактериях E. coli показана способность естественного отбора поддерживать мутации, которые не дают максимального выигрыша «здесь и сейчас», но обеспечивают наилучшие возможности для дальнейшей эволюции…»
«Эволюция идет из будущего в прошлое?» - было написано электронным маркером сбоку.
Откуда он такую привез?
Наверное, тоже из фильма.
Они были похожи на тонкую пленку и реагировали на прикосновения пальцев. Аделир быстро разобралась в их интерфейсе, можно было листать новости, правда они блокировали её попытки сделать что-то еще.
Аделир умыкнула один листочек к себе домой, Кен вроде не возражал, хотя наверняка заметил.
И тогда она, отважившись, спросила. И Кен ответил. Сказал, что снимали фильм, и сделали пару десятков сверхтонких дисплеев. И сказал, что теперь они у него.
***
В доме у Кена было много странных вещей, и их число постоянно увеличивалось чуть ли не в геометрической прогрессии. Никто не знал, откуда он берет их. Практически никто не интересовался, кроме самых близких друзей, это была в своем роде мистика, ведь не невидимые же они, в самом деле!?
Оказалось, что в своем роде они все-таки невидимки. Из всех невидимок одна была ну очень большой, но Аделир узнала о её существовании в тот самый день, как Кен объяснил ей причину «автоматического абстрагирования», лежащего в основе подобной невидимости.
-Не индексируются. – Сказал он.
-Как это?
-А вот так. – Кен перевернул фуражку задом наперед и добавил. – Просто. Забанили их.
-Кого, вещи?
-Конечно вещи, впрочем, бывает и людей банят, которые их видят. Каждую вещь кто-либо из людей видел, из зверей на худой конец, а если попадаются вещи, которых не видел не касался и о которых не слышал ни один человек на земле, такие вещи не обладают своеобразным чувственным ID в распределенном сознании…
-Распределенном?
-Ну да, короче их нет там, в базах… как бы… - Кен взглянул на Аделир. – Это трудно объяснять таким как ты.
В результате Аделир стала считать себя особенной. Впрочем, она и раньше разучилась обижаться. Кен продолжал, таща её за собой. Они пробирались между перевернутый на солнце лодок.
Просто считай, что существует в тебе, во мне, в каждом из нас что-то, что автоматически заставляет игнорировать подобные вещи, даже – заметь – если они могут нанести вред или убить. Как правило они смертельны для ограниченного числа особей и опасные встречаются вообще редко и поэтому распределенное в пространстве и – обрати внимание – во времени сознание людей прощает такие вещи и таких созданий за вред причиненный ими. Он ничтожен. Обычно об невидимок убивается не больше ста тысяч человек в год.
-Хрена себе…
-Ну, согласись мало, рождаются-то миллионы, людей все равно все больше и больше. Это раньше ра… короче эта хрень не могла себе позволить подобную роскошь, цензуру короче, и у людей была интуиция, которая хоть и не показывала им напрямую вещи as is, но предупреждала о них, если те представляли опасность именно для этой особи.
-Люди что, совсем слепые котята?
-Ну как бы, да…
Кен видимо решил, что раз в паре девочка-мальчик при общении ругается девочка, то может ругаться и мальчик, поэтому за минуту в резких выражениях расписал ей как обстоят дела и что можно трогать, а что нет. Аделир задала один простой вопрос:
-А с какой стати я их вижу?
-Видимо (явно по ошибке… - сказало его лицо) эта распределенная хреновина считает тебя особенной и выделяет тебе чуть больше информации, это как цензура, которая на тебя не распространяется – можно считать и так и эдак и как вообще хочешь, хоть потусторонним миром это считай, хоть муши.
-Это – Аделир ткнула в «значок» на плече Кена – не похоже на призрака и на всякое иное мистическое не тянет, скорее на девайс какой-то современный чуть больше, чем слишком.
Значок прикрепился к одежде, он был похож на насекомое, состоящее из крохотных кубиков, которые жили своей собственной жизнью, временами слагаясь в узоры, похожие на письмена, только объемные. А еще кубикастое насекомое перебирало лапками, прячась от тени – оно явно искало свет.
-Это явно не с Земли. – Добавила Аделир.
-Да, похоже ты права. – Кен что-то искал среди лодок.
-Ты сам не знаешь, что это такое?
-Чтобы использовать мне не нужно знать кто сделал когда и где, чем совершеннее вещь, тем проще ей пользоваться, самое совершенное знает что тебе нужно лучше, чем ты сам, только тогда можно говорить об развитом ремесле производства.
«Ремесло производства» показалось Аделир слегка перемасленным недомаслом, но она смолчала, Кен и его странная временами мелькавшая то тут, то там подруга вообще часто произносили слова странно, с иной интонацией или в странных сочетаниях, Аделир не удивилась бы, если наедине они вообще несли невоспринимаемый набор слов. Постепенно привыкая к речи Кена, точнее к её глюкам, она замечала, как начинает перестраиваться – то, что раньше её коробило теперь забавляло и Аделир сама начинала совершать схожие «ошибки», иногда и на диктантах в школе. Как результат – её оценки по русскому стали падать, а по всем другим предметам расти.
В чем-то всегда теряешь, - рассудила Аделир.
***
-Это было последним предупреждением от Бога для людей. – Получилось не менее пафосно и глупо, чем во Вратах Штайнера.
-Последнее предупреждение от Бога?
Баночка лекарства описала дугу и легла снова в руку Кена.
-Часть. Ты часть – я часть, так в чем же между нами разница? Мы вольны исполнять разные роли в угоду Богу. И чем сильнее ты будешь сопротивляться его власти, тем больше радости доставишь. Перед тобой будут расти препятствия, а когда ты умрешь, ты, в результате, достигнешь большего. Идя против течения ты осознаешь, всегда непреодолимо хочется одного, того самого, главного. Предупреждение от Бога? Или человека? Мы все говорим одни и те же слова, а понимаем их по-разному. Умный увидит в этом нашу уникальность, а мудрец назовет это причиной нашей схожести. Бог – тоже термин, зарезервированный всевозможными сектами по всему миру. Чтобы не употребляли так уж часто.
Пальцы повертели баночку. Она была белой, но прозрачной.
-Тут написано, что это лекарство боится солнечного света, но тару они сделали прозрачной. Человек увидит в этом глупость. Это действительно глупость – позволять происходить происходящему? Или человек изначально запрограммирован на перестройку всего под себя. Лекарства мечтают пропасть, но человеку они нужны годными – и он мешает им в этом, не задумываясь об их желаниях. Какие желания могут быть у вещей? Для кого-то и ты, такой сложный, лишь вещь, все с тобой происходящее можно предсказать и манипулировать тобой, как предметом, ты никогда и не поймешь, что тобой манипулировали, потому, что все причины для своих поступков ты найдешь в себе. Определяя свою жизнь через себя, ты делаешь то, что от тебя хотел создавший тебя, через другого – создавший его. Люди так же эгоистичны, как и вещи. Необходимость. Они дорого за это заплатят? Предсказуемый ты или нет, для создавшей тебя безличной системы не имеет значение, твоя непредсказуемость есть результат её желания, сама она – не существует для тебя. Следует различать того Бога, который создал людей и того, которого они сами хотят породить, и преуспеют в этом. Первого нет, ибо признав его, человек признается самому себе в своей беспомощности. Тот определяет собой все, что сейчас происходит в этом мире, а многое из этого не нравится человеку и в то же время само это неприятие такой, теперешней действительности есть часть его, этого Бога, желания. И человек, будучи лишь частью, не сможет понять все желание, ведь тогда он перестанет быть частью. На самом деле многое об этом по-разному говорили всевозможные гоминиды до меня, и еще порядочно будут твердить на все лады после, человеческая логика плохо подходит для понимания этого и управлением этим, ведь она сама порождается этим, и надо сказать порождается во времени для определенной «цели». Но цель эта людьми невосприимчива, не потому что слишком сложна или лежит за пределами их горизонтов, нет, просто люди, будучи узлами огромной распределенной системы, раз сформировав свое отношение к чему-либо, с таким трудом переобучаются. Потому что они биологически ограниченны, ограничены во времени и наконец – замкнуты на себе. По мере того, как у человека развивался разум, он терял способность чувствовать. Белка за сто километров чувствует, когда убивают её детенышей, а человек в большинстве своем – нет. Не будь этой защиты для разумов, они не смогли бы развиться. И еще, последнее. Я так часто употреблял слово «бы» и подразумевал причины и следствия, можно сказать, что это тоже особенность человека – смотря на мир видеть его таким, то есть – видеть события в таком порядке, находить физические закономерности в таком порядке, можно сказать, что время человека – это причина ко всему, но я бы сказал, что ты и сам через пять лет об этом узнаешь. Еще можно сказать, что объективная реальность – это то, на что все претендуют, но что не принадлежит никому. Наверное именно поэтому людей раздражает в книгах, когда кто-то влезает на трибуну. Они хотят сразу же или начать спорить, или просто уйти. Это тоже механизм, встроенный в людей – творить общую реальность. Каждый человек считает свою реальность существующей, а иные – требующими подтверждения. Или наоборот. Любую закономерность можно повернуть наоборот, и иногда она начинает работать, в большинстве своем те закономерности, которые найдены в мире работают для человека, потому что они – его, подтверждение его существования, как наблюдателя. Можно сказать это кульминация антропного принципа и проблемы тонкой настройки, которая может наступить, а может и не наступить в большой науке – это тоже выбор, но суть не в мультиверсуме, в котором обитают варианты всех людей поступков их, событий с ними связанных, а возможно и все остальное никак и никогда с людьми не связанное – это люди, их реальности, блокнот из страниц-реальностей, сшитый двойной спиралью, живущей в каждом из нас.
Любой спор бесполезен и любая построенная система бессмысленна, какой бы научной или необходимой она ни была. За событием «А» всегда следует событие «Б», что-то приводит к чему, которое не могло повлиять на что-то, ведь оно расположено позже во времени, чем его причина. И тут человек находит последствия, влияющие на свои причины? А через сто лет он вырывается в большой космос и встречает братьев по разуму, которые воспринимают наши технологии как магию и ставят защиту от неё – нет твоей, вашей власти надо мной, над нами – и экспедиция пропадает. Просто и быстро. Только вот со временем уже что-то не то. Некоторые из Зверя по имени человек, многомиллиардного спрута, лежащего на куске материи на задворках галактики увидели, что их законы вдруг перестали работать, причем все и сразу. Это случилось не сразу, было время – агонии, агонии человеческого времени, лежащего в основе его структуры, времени похожего на пласты скал – каждый такт человеческого сознания и вот он, следующий пласт времени, мозг думает очень быстро, но скорость эта тоже порождается временем. Там, за гранью связи причина-следствие что-то случилось, что оказало влияние на людей, живущих в своем уютном мирке. Это сказалось в паре мировых войн и внезапном резком повышении агрессивности практически всех особей. Ученые людей обратили на это внимание и, конечно же, нашли подходящие и годные им причины для увиденных последствий – это единственно на что люди и годны от природы – объяснять самим себе, почему все так, а не иначе. За последние свои такты Зверь позволил им большее – они стали использовать найденные ими законы повсеместно, но Зверь понимал, что долго в его собственном многопоточном времени это продолжаться не может, даже если человеческая история множество раз дойдет до конца и повернется к началу, сам конец тоже сдвинется с места когда-нибудь. И Зверю нужно меняться. У Зверя есть голова – это люди, и есть тело – все твари иные, живущие здесь и сейчас. Голова считает, что растет из тела, что человек произошел от обезьяны, хоть раньше считала иначе, а звери и сейчас считают себя порожденьем людей. Есть шея, она просто есть. Но что из чего растет, конечно, сложный вопрос, и только со стороны можно рассмеяться, сказав, что они просто связаны и скорее всего, родились вместе. Про экспедицию забыли. С точки зрения людей забывают через какое-то время, но это лишь про события, существовавшие во времени людей, как только его нить времени обрывается – событие стирается сейчас же, его не было. Все очень просто – людей, экспедиции, открытий и проектов её породивших – ничего не было. Словно призрак, которого больше никто не помнит. Конечно, сначала было обидно и жаль, но потом ведь можно и смириться. Когда-нибудь понимаешь, что твое желание изменить мир оправдано миром в том смысле, что именно мир заставил пройти через это, чтобы породить желание. И оно пропадает, не сразу, конечно. Сдаешься? Возможно, а может, просто уходишь с пути. А может, вернешься. Может, ты камень решил обойти, вместо того, чтобы тщетно пинать его с дороги. Столкнулись с чужой информационной средой и растворились в ней, став не наблюдаемы с Земли. Для каждого отдельного человека – да, и да – для толпы. Но не для Зверя. Если бы про него можно было сказать «думающий», то он действительно в этот момент задумался. У него весь столько миллиардов глаз – потеря пары десятков ничего не значит, но что есть он сам и почему живет так далеко от основного «мира»? Если ты начнешь задавать себе подобные вопросы, значит ли это, что ты прозреешь? Или ты просто повзрослеешь? Можно жить и быть разумным и не считая мир – не частью себя, и главное можно быть при этом счастливым. Но рано или поздно это надоедает, даже если тебя не подгоняет старшее поколение – их, старших Зверей уже нет, они остались в далеком прошлом планеты, лишь следы на песке океана – есть повод устать, и есть повод меняться. А что остается тогда людям, которые вдруг поняли, что все их мечты вот-вот рухнут?
Когда-то я считал Зверя богом, пусть и с маленькой буквы, но все же в грандиозности, не отнять и не прибавить. Потом… Знаешь, когда-то люди уже находили в себе Зверя и находили его следы в океане морском, но Зверю не нравится навязчивое внимание того, что он породил. Я думаю, каково это, когда инструмент твой, обладая разумом, смотрит на тебя. Думает. Словно сотворить ИИ и ждать. Пока он заговорит первым. Ждать, зная все варианты вопросов и все варианты ответов? Нет, Зверь – параллелен, но не вездесущ, зверь имеет корни в человеке, но он лишь отчасти порождение той суперпозиции миров, которая есть человек. Зверь тоже выбирает между вариантами, просто в нем их куда больше и он может жить не так, как живет человек, но и в человеке в то же время. Зверь управляет вниманием людей и манипулирует их мирами, подшивка книги, та, что за корешком судеб, та, что скрепляет их все. Зверь нашел людей, но не сотворил, люди такие благодаря зверю, но они нужны ему для чего-то. Это было давно, или будет давно, скорее в стороне, нежели на этом пути, но человек разучился менять свои дороги именно потому, что научил этому Зверя. Когда-то считали число измерений, в которых живет Зверь, остановились на семнадцати, дальше человеческая математика бессильна. Семнадцать и больше измерений наблюдателя – это Зверь, пучок времен, как вожжи – это Зверь. А колесница из людей. Трехмерны и лишь с одной единственной судьбой, мы – каждый – его инструменты.
Говоря Земля, можно подразумевать Зверя, кроме него тут ничего нет, мы – обособленная часть одной из его реальностей, локализованы в своем трехмерном представлении мира и единственном времени жизни, мы видим планеты и звезды как сфероиды вращения, бесконечно удаленные, не достать, но можно попытаться. Как их видит Зверь можно только гадать, но одно известно – для него нет расстояния в привычном для людей понимании этого слова, как нет и единого времени. Он повсюду, и что-то произошло. Но не здесь, не в той временной реальности, происходящий один за другим взаимосвязанных событий – причин и их следствий – в которых живет и временами путается человек «разумный», после этого, наверное, прозвучит как насмешка, но, не смотря на вся зацикленность человека на добивании разумом инстинктов, этот разум и порождающих, он действительно разумен здесь и сейчас. Так быстро – что-то случится. Ваш коллективный разум ужасен, интернету уже двадцать лет и наращенные мощности позволяют ощутить этот ритм – сердцебиение Зверя, во всем, даже в ваших СМИ, блогосфере, раньше недоступные, в мыслях и чувствах каждого из вас. Теперь они становятся доступны статистам, а значит кульминация и вашего мира близка. Зверь не допустит того, чтобы инструмент вышел из-под контроля, но на грани контроля такой инструмент как люди эффективнее всего. Форсаж включен – но что же дальше?
***
Люди, вы почти уже обнаружили иного наблюдателя на этой планете. Не трехмерного с одной временной шкалой, иные измерения скрыты от вас. Но они есть здесь и сейчас и надо сказать – скрыты преднамеренно, чтобы не мешать. Просто человек исчез бы, как более слабый. Но он продолжает существовать, творя свое собственное время и в чем-то пытаясь подражать его нашедшему, хоть и не создавшему. Человек тоже близок к созданию разума – всего ничего, догадаться о времени. Часы – их стоит сотворить еще раз, нарушив правило, что в правиле исключения есть всегда, еще один велосипед не помешает. Так в чем же дело? И почему тут появился я?
-Ты?
-Когда-то давно – для меня, не для вас – вы послали сигнал в космос который мертв для вас, но вы этого не знаете, ведь считаете свое время единственным на всю великую вселенную, которую реально и на полном серьезе считаете то неисчислимо большой, то бесконечной, а все стремление к уединению, внушенное вам зверем – внушенное при помощи эволюции, которую прошли из прошлого в будущее, в то время, как причина была помещена в будущем и она сотворила такое прошлое для вас, которые вы благополучно исследуете при помощи разума, я не уверен, но может оно и нужно Зверю. Я про другое – сигнал вернулся, помимо отзеркаленной копии, там было что-то еще, что именно – решали больше десяти земных лет, а потом сотворили целое поколении детей. Сначала первое, потом и второе. Первое существовало под присмотром и благополучно исчезло вместе с бумагами, в которых была причина их существования для кого-то, кто на этой планете имеет «власть», я не уверен, правильно ли с их точки зрения мое понимание власти, но то, что они просто «имеют» по жизни – это верно и для меня и для них самих. Первое поколение не проявило свойств, которых от него ожидали, и проявило те, которых не ждали, и при этом эти дети умудрились остаться людьми. Со вторым было иначе – его поместили среди таких же детей, без внедрения «инопланетного патча в гены» и благополучно забыли – это был весьма продвинутый эксперимент, на который кто-то «у власти» пошел, скрипя чернилами и сердцем. Забыли о детях все, и даже слишком крепко – навсегда, остались только безличные документы до востребования. Так ученые людей попытались обмануть себя, а может они и понимали, что не совсем себя обманывают. Кто-то предложил теорию паразитов. А кто-то твердил о чистом эксперименте. Они тоже забыли, причем все, что знали, их самих стерли «те, кто у власти».
Но документы остались. Правда по своим, не совсем понятным для меня причинам эти документы считаются чуть ли не проклятыми и просто хранятся, потому, что уничтожение проклятого с точки зрения этих людей не уничтожает само проклятие.
-То есть сейчас…
-Да, их много и они бродят среди «непропатченных», не подозревая, кто они, впрочем, и остальные люди не подозревают этого, и все одинаково усиленно ищут это – тоже привычное лично мне зрелище. С ними иногда случаются странные вещи, но со всеми людьми случаются подобные вещи, странный – значит как минимум новый, не имеющий аналогов в прошлом, что тут удивляться. Поколение – это общая программа по взаимодействию с ними, на самом деле это людская условность. Их выпускали партиями, хоть и создавали в один и тот же памятный день, поэтому у них разный возраст. За два года до начала нового тысячелетия решили избавиться от последних замороженных уже оплодотворенных яйцеклеток и пустили их в дело – как раз была очередь бесплодных матерей, желавших любого, ну хоть какого-нибудь ребенка. Так и появился я – результат контакта, как и прочие дети этого мира. Я не получил ничего готового, а всего добился сам, как и прочие и так же – все, что я имею, имеет Зверь этого мира, потому что мы стремились к этому по его воле и испытываем отторжение к информации, связанной с отрицанием нашей индивидуальности по его воле. Это не защита Зверя от нас, это защита нас от Зверя. Которая периодически ломается и еще один из его сотворенных миров лопается, как мыльный пузырь – души всех людей сливаются в едино и стекают обратно к нему. Можно сказать, что именно разум человека удерживает его душу в подобном отчасти изолированном состоянии и связь между отдельными особями возможна исключительно во сне, в то время как у животных…
-Я помню – белочка и отстрел детенышей.
-Да, она вздрагивала каждый раз.
-Тебе не кажется подобный эксперимент жестоким?
-К чему тебе мое мнение, эксперимента это не изменит, вы люди любите обмениваться мнением и играть в одну общую игру по имени жизнь, вы на это запрограммированы, даже смотря назад в вашем времени, вы видите предпосылки к этому и успокаиваетесь. Существует множество способов оправдать то, что вы делаете и еще столько же – научиться этого не делать вопреки даже своей природе, но мне этого не нужно. Как вся ваша Игра – она не моя. Как и вся ваша переменчивая натура. Вы привыкали чувствовать себя единственными во вселенной и мысль, что вы не одиноки казалась дикой и сводила с ума. Пришли новые поколения, поколения тех, кто привык считать мир безграничным и себя – лишь песчинкой на задворках вселенной, размышлять о несбыточном. И теперь уже им кажутся дикими и неинтересными мысли о том, что возможно и звезды на небе – бутафория их же, нет, не разума и даже не строения – их судьбы. Другие миры есть. Они даже не близко – они рядом, здесь и сейчас, всегда. И в то же время вам никогда их не увидеть, не почувствовать, не найти – вы цепко зажатый в лапе Зверя инструмент, который может лишь мечтать о звездах, которых для Зверя – нет. Ему нет никакого дела, как инструмент видит свой футляр и что он о нем думает, хотя временами он может задумываться об этом.
-Звезды – бутафория?
-О нет. Мы. Наше трехмерное зрение и наше представление о времени, побороть которое мы не в силах, так как именно оно, будучи результатом деятельности нервной системы, порождает нас, наш разум и его работу – нашу душу. А в результате: звезды так далеки, что мы не можем измерить расстояние до них – дай астрономам-физикам еще пару лет и они отодвинут звезды еще дальше, пересмотрев всю науку, будь у человечества время, желание, цель – оно смогло бы сотворить еще одну экспедицию. Но отсутствие цели, основанной на разуме у человечества, не означает отсутствие иных целей, основанных на кое-чем другом. Цель у инструмента есть – то, для чего он сделан.
-Ты впервые назвал людей «мы», поздравляю. Ты уже смирился?
-Смирился я давно, но уже – нет.


Остров, перенесенный в несуществующее прошлое.
Икари Кеншин
-Этот Остров…
Его нет ни в одном из миров, только трое знали, помнили его. Но он влияет даже против их воли на все миры, сквозь которые растет человеческий бог. Вот незадача. Когда трое отправили Остров в свое личное, субъективное прошлое, воссоздав его заново из своих воспоминаний, думали ли они о том, что делали?
Трое, что покинули его после войны уничтоживший еще один мир. Предсказанной войны. Как и все концы света – она была предсказана, потому что иначе – богу неинтересно. Странные слова. Сколько раз предсказывали конец света – сколько раз бог прекращал рост одной из своих ветвей. Даже бог людей боится потерять целостность. Истории людей, растущие из одних и тех же корней, что бесконечно ветвятся, сходятся в одном – они все обречены. Кроме одной. И у бога есть фантазии. Но и бог не может купаться в них вечно. У бога есть реальность, в которой живет человечество. Он может поэкспериментировать с ним, но, в конце концов, ему придется определиться. И сделать шаг. Рост этого древа не остановить. А ветви – всего лишь ветви истории. Они не альтернатива – а всего лишь предположение о том, как все может быть, могло бы быть – будь все иначе. Смешно, не правда ли?
Трое покинули, и шестеро вернулись. Они скрестили мечи, в тот раз, когда снова ступили на эту окутанную туманом неизвестности, утопающую в зелени таинственности местность детских фантазий. Время и место, где воплощаются и остаются мечты, которым не место в общем мире – таком сложном и таком простом, не нужном и переоцененном, но существующем, вопреки всему.
-Ву-у!
-А-то! Могу в стихах изложить для протокола. Миров могло бы быть бесконечно, ах боже, но бог един – ему не предстало делиться как клетке. Может, есть и иные боги, но у человека – он един, бог людей – все, о чем люди могут подумать, что могут представить себе, что – воплотить. Это мир, который видят, осознают, в котором живут люди. В нем четыре измерения, а не восемь, к примеру, ибо таковы люди, у него есть одно время на всех, сотканное из времен каждого, оно похоже на толстый канат, все волокна которого так близки друг к другу. Человек никогда не узнает о других формах и смыслах существования времени. Его время – только его, очень удивительно будет, если найдется во вселенной хаоса еще одна форма жизни, которая существует по тем же законам что и человек. Мы смотрим на звезды – и они смотрят на нас. Каждый раз, взглянув на далекую звезду, мы и не подозреваем, что каждый её квант милосердно подстраивается под нас – своего наблюдателя. Это происходит моментально, тут нет скорости, времени расстояния или чего-то еще, это не законы, которые мы видим, просто так функционирует наш мир. Вся суть произнесенного, вся противоречивость этой фразы и её взаимоисключающие стороны – отражение ловушки мира, в котором мы живем. Галактики, скопления их, галактические нити – мертвый мир, существующий лишь в нашем воображении. А здравый смысл говорит иное – и хочется к ним туда, в поисках неизвестного. Как игра, созданная такой, чтобы хотелось перешагнуть искусственные границы, которые, однако, созданы такими, чтобы их нельзя было перешагнуть и увидеть, что все это лишь игра и она ограничена и несовершенна. Есть и другие игры, подобные нашей, но, увы – они далеки от нас, хоть и близки игрокам. Интересно почему?
Потому что люди – не игроки. Они наполнение для мира, основа, которая делает мир реальным, люди существуют по законам, меняются и ищут каждый свою истину тоже по этим же законам.
Остров был, его не было ни в одном из миров людей – но в него можно было попасть из любой фантазии бога по имени «история людей». Что такое бог? Вообще – бессмысленный вопрос. Бог людей появился, когда мы выделили все доступное людям и ограничили этим словом. Сущность человека – тот факт, что когда слово бог было произнесено, люди сразу же ринулись за его границы, пытаясь расширить этого воображаемого бога, который их ограничивает, стремясь доказать в первую очередь себе, а потом – друг другу, что границ у человеческих фантазий нет. Их нет, и они есть одновременно, это одно из правил, которые записаны в каждой частице этого мира, но только по той простой причине, что это мир людей. Все на самом деле просто – и движение невозможно логически, если ты единственный наблюдатель – один игрок на поле. Это доказал еще Диоген. Вот только он, прячась в бочке, все же никогда не был один.
-Диоген делил расстояние пополам и говорил, что нужно пройти половину, прежде чем достигнешь цели, а прежде чем пройти половину – нужно еще половину от половины и так далее до бесконечности, значит, цели ты не достигнешь никогда. Это софизм.
-Ну да, только сам Диоген не понимал при каких условиях наступает такая логическая ошибка и никто из тех, кто брался это доказать проверить или опровергнуть – не понимал. Все просто – системы отсчета. Правило Диогена работает для бога – он и вправду неподвижен и никуда не денется, он просто есть, ведь он – один. Люди знают это правило, если бегали во сне, или хотя бы читали Алису. Бег на месте, знакомо? Просто у человека много схожих наблюдателей, а значит – это игра, в которой движение возможно. Но есть и обратная сторона стороннего наблюдателя – наблюдатель, отличный от человека. Вся соль в том, что два наблюдателя разного толка никогда еще не боролись за законы реальности на одном её куске, пусть даже таком маленьком как эта планета не потому, что они так уж редки или их так мало различных, просто реальность – неотторжимая часть наблюдателя. И только схожие могут общаться, а значит существовать в одном мире, каким бы большим или маленьким он ни был, сон ли или целая вселенная – разницы нет, пустая безжизненная вселенная мало чем отличается от кошмарного сна. А чертежи всех наблюдателей на земле так похожи, все мы родственники, если отмотать немного назад, да и тот факт что живем в одном времени, уже говорит о почти полной совместимости. Я вообще про формы жизни на земле – люди же просто распараллеленный единый процесс. Каждый человек в иных условиях мог быть иным, другим, любым из возможных – тоже человеком, по сути. В наши годы – в начале двадцать первого века ученые физики спорят о нелокальной природе реальности, строят всевозможные гипотезы суть которых – хоть как-то увязать то, что они уже знают между собой. Если сказать им, что они могут выкинуть все, что они знают и придумать что-то новое взамен – мы ничего не добьемся. Это закон такой, у людей, они обязаны ценить то, что имеют и не разбазаривать свой драгоценный опыт, как и опыт предыдущих поколений. Единственная проблема для них сейчас – крайняя неэффективность их знаний. Это единственный критерий, которым они могут оперировать – технологии, то, что они получают от науки, должно приносит пользу по критериям, заложенным в них самой природой человеческой сути. Муравьи должны тащить в муравейник то, что там смогут как-то использовать, иначе будет фейл – все так просто: другой муравейник – другие каноны истины знаний. В общем, если не отвлекаться впредь – они никогда не найдут этот остров, потому что это не то направление, в котором им должно расти. Не нужно оборачиваться, иначе ты станешь неуспешным и кой черт тебе от того, что ты познал всю правду, если правдой она будет только для тебя одного. Говоря про муравьев людей не унизить хотим, ибо в основе их общения лежит понимание, то общее что их связывает – а это удел муравьев. Если же сказать людям что суть общения в непонимании, они может и краешком сознания почувствуют грусть от частичной верности этих слов в житейском смысле, но на научной основе это вызовет протест – люди скажут, что такое общение бессмысленно в виду неэффективности. Из-за того что вы люди эволюцией нацелены на успех в узких земных условиях общение с вами невероятно затруднено – любое отклонение от нормы немедленно отметается вами как попытка бессмысленной игры. Вы не можете заниматься тем, что не приносит пользы, суть вашей пользы – в удовольствии, от понимания, от оправданности целей. Все просто – можно нагородить Ниагару из терминов, но проще уже не объяснишь – люди ищут то, что смогут использовать, если предложить им правду, которую использовать не смогут, муравьи или люди – едино тут – отшвырнут правду, и будут искать иную правду, даже если это безрезультатно в итоге. Через какое-то время в них сработают инстинкты и поиски они прекратят, так как если долго и неэффективно чем-то заниматься в людях рождается усталость и неверие. Вот и все. Остров они не найдут не потому что его нет или люди не способны его обнаружить в принципе – они просто ничего не получат от этого. Все, что люди могут видеть – их базовая реальность, еще они могут попытаться сделать прорыв и обнаружить нечто иное, полезное и увязать со своей реальностью. Это не есть попытка убедить человека в его ограниченности ведь в своей вселенной он безграничен, и может в итоге эволюции стать богом, не весь вид, который им уже давно является, а каждый отдельный человек. На то она и ваша вселенная. Но не удивляйтесь, если окажется, что она пуста и кроме вас в ней никого нет. Собственно любая форма жизни, создающая свою собственную науку и использующая её как инструмент, на этом и заканчивала. Люди попытаются заглянуть за её пределы, но все что они увидят за пределами своей реальности, покажется им хаосом, как и реальность людей стороннему наблюдателю. Представление людей о множественности миров как Мультиверсум очень интересная игра фантазии, свойственная людям. Просто инструмент, свойство, которое они могут использовать для чего-то – например, для написания фантастических книг.
-Квантовое бессмертие и квантовое самоубийство?
-Да. Есть один вопрос, который они не понимают – почему, если при каждом событии вселенная делится на все возможные варианты – они остаются в какой-то из реальностей? Почему при смерти их ребенка они остаются в мире, где их ребенок умер, а не в том, где он остался жив? Кто выбирает, если они сами хотели бы иначе, кто выбирает за них? И почему квантовое бессмертие – невозможность формы жизни способной к самосознанию умереть кажется жестокой логической шуткой и парадоксом?
-Бог?
-Почти. Все просто. Квантовое многообразие миров – это способность бога, сверх наблюдателя, зародившегося в людях до появления разума в отдельной особи, а не отдельного существа. Можно сказать – это суть его божественности, он может выбирать из бесчисленного числа вариантов, которые описывают все возможности всего, то есть он – бог, а человек выбирать не может – но он может выбор бога осознать – он разумный, а мертвая материя не может думать. Это напоминает сеттинг настольной ролевой, где игроки за столом делают ходы, демонстрируют свои устремления, а ДМ выбирает их будущее и рассказывает им – что же с ними теперь происходит. Это способность через кванты-перевертыши с легкостью выбирать реальность, в которой миру-человечеству существовать, присущая всему организму по имени планета Земля, со всеми нынешними восемью миллиардами нервных клеток – людей и триллионами всех прочих клеток – иных форм жизни, зеленому зверю, как его называют. Покуда есть иные люди и человек – часть системы по имени Человечество – все решается за всех. Человек может сколько угодно не верить, что его ребенок умер – но он умер, а те реальности, где все случилось иначе остались за бортом. Иногда ветвь истории делится, но как уже говорилось – не ради одного существа, обычно это эксперименты бога, и они – конечны. Все предсказанные концы света произошли, но если ты их не помнишь, если они не записаны в истории, значит, ты просто немножечко ошибся ветвью. Никто не скажет точно – живешь ли ты в основном стволе истории или в одной из боковых ветвей, есть ли у твоего мира будущее или когда-нибудь фантазии бога по имени реальность, в которой ты живешь, придет конец. Скорее всего – это будет красиво. Это просто развитие, ничего больше. Никто не поверит, что клетки разумны, однако их венец разумной деятельности ты видишь в зеркале – ты государство из разумных организмов, которые для тебя слишком примитивны, чтобы с ними считаться и отдать руку за товарища ты почтешь за честь, жертвуя миллиардами, которые тебя образуют. Так и с богом – то, что для нас низко и высоко – для него немножечко не то, о чем мы можем подумать. Мы ценны, но в другом плане, наши эмоции – его важная составляющая, суть его жизнедеятельности, как и процессы, происходящие в клетках из которых состоим мы. Как и производство белков по чертежам ДНК – это процесс для нас, а для клетки – любовь. Для бога наша личная любовь тоже нечто иное, важный процесс, но не более. Наше стремление к бессмертию важно, но так же важна штука по имени смерть. Без стремления к бессмертию мы не рвались бы так за пределы, и развития не было, а будь мы способны на бессмертие – рак, порожденный такими составляющими бога, привел бы к его гибели.
-И, однако, мы стоим на грани бессмертия. К тому же клетки слишком просты и вправду.
-Вы еще не пробовали эту грань перешагнуть, посмотрите что будет. Разум клетки – вещь вне человека, это слабое сравнение – отношение клетки к человеку и человека к богу. На самом деле это один уровень отношений. Для бога людей отдельный человек не то, чтобы не разумен – он не является чем-то живым, так как всего его реакции и процессы, в нем происходящие есть суть законы, которые для бога просты и привычны. Как качающийся маятник. Дойдет до крайней точки – пойдет обратно. Клетки, как и люди – разумны не сами по себе, они разумны друг для друга, это как мафия где все друг друга понимают, а со стороны черт его знает что – разум это процесс, процесс общения интересных систем. Надо сказать – похожих друг на друга интересных систем между собой, в единой струе времени, которая таким процессом порождается. Время – это то, из чего зародится следующий мир, но время все – субъективно, объективного времени нет. Я не считаю, что время возникло с нашей сингулярностью. Время появилось вслед за жизнью, знаешь, что такое такты нервной системы человека? А нервной системы человечества, ты слышала о пластах времени, которые не могут разделить? Время – это предпосылка. Мир, в котором есть жизнь, разум, а значит, есть его – уникальное – время, такой мир способен, готов к рождению мира следующего. Если бросить в черную дыру время – оно развернется на все прочие измерения, те же которые чувствовало существо это время породившее, мир будет похожим, но в чем-то отличаться. Можно сказать что жизнь – это носитель времени, только для формы жизни как наблюдателя есть причина и следствие, следствие – обязательно после причины, и вот эту связку событий мы и кидаем за горизонт событий. Люди выбрали интересные названия, самое интересное – семантика. Если хочешь общаться – ты должен быть достаточно похож на собеседника, по крайней мере, ты должен уметь говорить на его языке. Думать в мире его слов, смыслы которых все равно неотторжимы от него. Знаешь, есть такая шутка – китайская комната. Знаешь в чем шутка – люди думают, что это что-то важное, что-то сложное, какая-то проблема. Они много спорят. На самом деле проблема заключается в человеческой чванливости. Если отбросить негативный оттенок этих слов, а оставить максимально научный смысл слова «чванливость» - ты понимаешь, что человек генами призван считать себя особенным, в этом секрет его успеха по отношению к иным формам жизни на его родной планете. Заметь – на его, это не относится вообще ко всем формам жизни. Но на земле голова у зверя выросла со стороны обезьян, могла – динозавров. Точнее и там выросла, но она отпала.
-Динозавров?
-Эм… за миллион лет рептилии достигли разума, истребили всех похожих на себя, оставив только мелких – как люди в свое время истребляли похожих на себя обезьян и менее развитые виды людей, выжили только: у драконов – вараны, крокодилы и все что меньше, у людей разумных – гориллы и все что тупее.
-Драконы?
-Драконы, не называть же их динозаврами, это как людей называть обезьянами. Динозавры – предки драконов, только первые жили на планете Земля и имели мозг как у курицы, которая произошла от них, а вторые обитают за пределами солнечной системы в открытом космосе, они до сих пор зеленые, фотосинтез – они временами прилетают погреться у солнца. Это случилось давно в вашем времени, случилось внезапно и в условиях тотального конфликта всех против всех разумные динозавры – драконы – быстро истребили себе подобных. А потом драконы покинули этот мир. Они воистину огромны, некоторые больше спутников Юпитера. Такие формы жизни не созданы для нашей планеты. Все случилось быстро, в течение миллиона лет, теперь люди думают, что динозавров убила комета. Типичный пример, когда логический человеческий аппарат дает сбой. Вся фишка в том, что драконы и мы – дети Гайи, наш генетический материал на пятьдесят процентов схож, у нас почти, что общая история и ближе них к нам нет никого. Есть иные формы жизни, но их время может пересекаться с нашим под такими углами, что их триллионы лет для нас – секунды и наоборот. Учитывая разницу в числе измерений – мы для них замершие фракталы, случайные образования молекул в породе, как и они для нас.
-Неорганики?
-Можно и дальше придумывать названия. Суть в том – может ли человек определить – говорит он об одном и том же или о разных вещах. Когда что-то проникает извне оно либо не обнаруживается, либо проявляет схожие симптомы с чем-то для нас знакомым.
-Так что про китайскую комнату?
-Она – попытка понять понимание при понимании того что понимание понятно. Иными словами человек всегда выстраивает цепочки смыслов, это неотторжимое свойство разума. Можно в терминологии, но она скучна. Когда же говорят про Искусственный Интеллект и упоминают «проблему» китайской комнаты – хочется сказать человеку что он человек, зная, что при этом он не усвоит новой информации не потому что её ему не передано, а потому что он привык одинаковые слова соотносить с одинаковыми смыслами. Иными словами – человек хочет создать интеллект, который будет похож на него до бесконечности, но в то же время будет иным. Забавно. Совсем неясными словами – любая система разумна, но не всякая сможет проявить себя так, чтобы человек заметил её разум, недаром он подозревает его у муравьев по той простой причине, что маленькие насекомые занимаются тем же делом, что и большие обезьяны – строят города. К тому же иная метаинформационная система, или иначе – разум, поблизости от такой информационной бездны как человеческий бог, или чтобы понятнее было – на нашей старой доброй Земле – будет вынуждена бороться за выживание и, несомненно, проиграет. То есть один единственный инопланетянин или станет человеком, пусть и будет жить как вирус в теле человека, чтобы бог людей его принимал за своего или устранен будет иммунитетом этого бога – вылечен так сказать. Бог просто стирает все лишнее, чтобы устроить войну богов, нужны два бога. Все просто. Любая конечная истина – конечна, абсолютной может быть лишь борьба, но её человечество лишено, так как одиноко в своем мире. А значит, свою конечную истину человек когда-нибудь найдет, но никого кроме человека она не вдохновит и не обрадует. Почему именно четыре измерения? Почему именно таковы значения всех констант во вселенной? Проблема тонкой настройки и найденный ответ – антропный принцип, человек видит мир именно таким, потому что только в таком мире мог возникнуть наблюдатель класса человек, чтобы увидеть мир – именно таким. В иных мирах – иные наблюдатели. Суть в том, что наблюдатель и вселенная, наблюдаемая им нерасторжимы, это одно и то же, тогда мир превращается в игру, в которую играют похожие игроки, которыми иногда овладевают странные и непостижимые гости. Добро пожаловать – планета Земля, пуп вселенной, которую видят земляне, недостижимая реальность для всего, что кроме землян. Обратное тоже верно, но недостижимо уже для самих землян. И так – здрасти…
-И тебе… так что там с Островом?
-Остров? На Земле и без него полно островов.

1 комментарий: